Читать онлайн книгу "Цветы эмиграции"

Цветы эмиграции
Нина Алексеевна Ким


Нигде нет кисельных рек с молочными берегами, и нет земли, похожей на рай. Поэтому эмиграция похожа на маленькую смерть: умираешь и оставляешь прежнюю жизнь со всеми привычками, бытом, друзьями, родными… И потом рождаешься вновь, прошедший через тысячи крещений. И, если у тебя хватит сил жить дальше с любовью и нежностью, не огрубев душой, значит ты прижился на новой земле.





Нина Ким

Цветы эмиграции





Глава 1. Дэн с отцом и матерью


– Как ты мог? Вальтер и Абиль арестованы из-за тебя! Наигрался? – закричал Густав. Резко встал, отодвинул стул, потом снова сел и сжал кулаки.

Дэн молчал. Не произнёс ни одного слова в ответ. Лишь синяя венка пульсировала на виске, и двигались желваки. Он сидел, опустив голову.

– Рассказывай, что было на самом деле, без басен, а не то сгниёшь здесь, – добавил Густав, понизив голос, – охранник повернулся в их сторону.

Оба молчали. Дэн таращился вниз, как будто что-то пристально рассматривал на полу.

Густав скривился как от зубной боли, оглядел сына в серой тюремной одежде и вспомнил день, когда Ингу выписали из роддома. Ему торжественно вручили новорождённого в голубом конверте, в отвороте которого виднелось красное сморщенное личико.

– Не бойтесь, держите крепче, – засмеялась медсестра.

Он бережно прижал к себе сына, который закряхтел, потом открыл один глаз и зевнул. Инга семенила рядом и поправляла уголок белой простынки, обшитой кружевами.

– Посмотри на него! Какой он миленький, – любовалась она, прикладывая младенца к груди.

– Богатырь, весь в меня. Серьёзный мужик – и весовая категория неплохая, Три шестьсот, почти четыре килограмма.

На счастливого отца удивлённо смотрели немного припухшие глаза и бровки коромыслом, одна выше другой. Мальчик рос, взрослел, а брови не меняли форму, сохраняя трогательное выражение лица.

– Мне так нравится имя Дэн, помнишь, так звали актёра из нашего любимого фильма, – Инга прильнула к мужу, ласково поцеловав его за ухом.

– Дэн. Коротко и звучно, мне нравится, – согласился Густав и обнял жену.

Сын рос. Из-под бровей коромыслом сверкали синие глазёнки, радуясь всему, что видят. Научился говорить и просить, показывая пальцем.

– Дай, дай, дай! – Он просил, а мать бегом бросалась исполнять его желания, целуя бровки. И отец баловал ребёнка, потому что редко бывал дома и скучал по сыну.

Когда Густав работал в научно-исследовательском институте, он исправно уходил на работу к девяти часам утра и возвращался домой после шести вечера. Жена забирала сына из детского садика, готовила ужин и накрывала на стол. Дэн носился по квартире с машинками и пистолетами, катал и стрелял. В выходные дни они дурачились втроём в постели, кувыркаясь до тех пор, пока Инга не прикрикивала нарочито строгим голосом:

– Наигрались? Марш чистить зубы, умываться – и за стол!

Солнечные зайчики прыгали по тарелкам с блинами, ныряли в сметану и золотили айвовое варенье. Неспешно позавтракав, шли на Алайский рынок[1 - Алайский рынок – название центрального рынка в городе Ташкенте.], закупались продуктами на неделю и делали передышку в универсаме. Становились в длинную очередь за горячими сосисками. Инга ела, макая сосиски в рыжую горчицу. Быстро проглатывала, широко открывала рот и часто дышала, смешно размахивая руками. Густав смеялся над ней вместе с Дэном.

Раз в месяц они ездили в село, в котором оба выросли, чтобы навестить родителей. Один день проводили у тёщи с тестем, второй – у родителей Густава. Дэн бегал из дома в дом и заливался смехом от радости, что приехал к бабушкам и дедушкам.

Разговоры у стариков были об одном и том же: уборка зерновых, ремонт тракторов и комбайнов. Тесть заведовал «боевой техникой» в гараже, а отец водил трактор. Так что они могли обсуждать каждую деталь по несколько часов.




Глава 2. Родители Густава и Инги


Инга помогала свекрови по дому. Спускалась вместе с ней в погреб и слушала рассказы, как в этом году консервировали овощи и фрукты.

К ноябрю в селе полевые работы уже подходили к концу. Опустошённые степные поля становились унылыми, а жители оживлёнными: закатывали рукава, потому что начиналась пора домашней работы. Во дворах истошно визжали свиньи, начинался забой скота. Мужчины из мастеров своего дела высоко заносили руку, резким ударом втыкали лезвие длинного ножа прямо в сердце свиньи и довольно поглядывали на остальных, хвалясь меткостью и сноровкой. Женщины всегда принимали участие в этом действе, подставляя под красную струю эмалированный тазик, чтобы ни одна капля крови не пролилась мимо. Потом мужчины паяльной лампой опаливали бездыханную свинью до блеска, скоблили и снова жгли остатки щетины на обвисших боках. Запах палёной щетины стелился над всем селом, потому что свиней забивали по очереди в каждом дворе. Процесс проходил с одинаковым удовольствием и в таком же порядке: меткий удар одного и того же мастера в свиное сердце, бьющая струёй кровь и беготня женщин с посудой из дома в сарай. Умело свежевали тушу, мастерски разбирая на лакомые куски: задняя часть, передняя, рёбрышки и живот; отрезанную голову с прикрытыми глазами и ножки отставляли в сторону, рядом с паяльной лампой.

После тяжелого трудового дня хозяюшки ставили на стол водочку с тарелкой жареного мяса, вырезанного полосками вокруг хребтины. Довольные мастера и помощники расходились по домам. Всё. На этом дворе свинячьи дела были закончены.

Забойщики уходили, а хлопоты оставляли хозяевам. Они начинали сортировать и солить: сначала в ход шло мясо с прослойками жира, затем широкие пласты сала, в которые втирали соль, чёрный перец и натёртый чеснок. Работали сноровисто, чтобы сохранить особый вкус парного мяса, нежного и розового.

Ещё не закрученные заготовки лежали в тёплом месте неделю, чтоб просолились как следует и дали сок. Потом брались за вычищенные кишки, набивали их фаршем с чесноком, завязывали колечками, отваривали, остужали и складывали в эмалированную кастрюлю, заливая их топлёным жиром. Из свиной головы и ножек варили холодец, очищенный желудок наполняли фаршем и тоже отваривали. Словом, из огромной свиной туши ничего не пропадало – рачительные хозяева знали толк в ведении домашнего хозяйства и работали с удовольствием.



Инга удивлялась неуёмному желанию родителей забивать погреб. На полках гордо выпячивали бока стеклянные банки с закатанными помидорами и огурцами, с компотом и вареньями десяти сортов. На дощатом полу бок о бок топорщились мешки с сахаром, солью, рисом и мукой собственного помола. Хлеб из неё получался пышным, мать горделиво приминала его, но он упрямо поднимался вверх, принимая прежнюю форму.

Ещё один отсек в погребе. Здесь угрожающе поблескивали в полутьме железные крюки. Совсем скоро на них подвесят закопчённые окорока – первостатейную еду поздней осенью, зимой и ранней весной.

Урожайная осень со смехом и простыми радостями была обычной в селе: на большой тарелке на накрытом столе распласталась домашняя курица, отваренная целиком, в бульоне желтела яичная лапша, в гранёных стаканах пузырилось вино из винограда, выращенного на своих полях. Оно играло, и по селу стелился изысканный запах брожения, который с каждым днём становился все тоньше и неуловимее. Понемногу он растворялся в степи и возвращался в холодные вечера, когда откупоривали бочки, чтоб насладиться игристым напитком.

Всё, что висело на крюках, лежало и стояло в погребе, готовили по рецептам, привезённым много лет назад из Германии. Они сохранились с тех пор, как Екатерина Великая распахнула двери в Россию для иноземцев, кроме евреев, наделила прибывших землёй и разрешила соблюдать свою веру и обычаи.




Тысячи смельчаков ринулись в суровые края за дарами императрицы. В середине XIX века более полумиллиона человек уже приносили присягу на верность новой родине и её Императорскому величеству. А потом история рванула вперёд: немецкие погромы в начале XX века, жестокие репрессии в 30-х, депортация немцев в Сибирь и Казахстан в 40-е годы.

Удары сыпались на иноземцев со всех сторон. За щедрые дары Екатерины беглецы, вернее, их потомки, заплатили сполна. Почти каждой немецкой семье было о чём рассказать.

Когда началась война, семья Инги проживала на оккупированной фашистами территории. Старшую сестру угнали вместе со многими подростками в Германию на трудовые работы. Как стадо овец, погрузили в вагоны и повезли неизвестно куда. Мать бежала вслед за поездом и тянула руки к дочери, которая пронзительно кричала и звала её. Больше они не встретились. Дочь пропала, и только имя Эмма осталось в памяти, даже черты лица стали истлевать во времени. Давно уже семья переехала в Казахстан, а матери казалось, что вот-вот откроется дверь и с предрассветным солнцем ворвётся дочь, которая закричит:

– Я вернулась, мама!

Инга выросла в тени старшей сестры, ведь мать оплакивала пропавшую до конца своей жизни.



В семье Густава тоже была трагичная история. Прадед – известный фабрикант на Дальнем Востоке – женился на кореянке, восточной девушке, далёкой от европейского воспитания и образования. Женился по большой любви. Ввёл в дом. Свекровь спустя некоторое время после свадьбы вручила молодой снохе связку ключей со словами:

– Ты теперь хозяйка в этом доме.

И начала с ней осмотр владений. Сноху потрясли размер подвала и его содержимое: домашние копчёные свиные окорока, мешки с запасами муки, крупы, соли и всего того, что было необходимо для холодной зимы в Приморье.

Молодые жили в любви и согласии, растили троих сыновей. И тут началась война. Первая мировая. Промышленник спешно отбыл на родину и оставил жене наказ:

– Если буду жив, то вернусь, а если больше мы не встретимся, обещай, что наши дети, внуки и правнуки будут носить мою фамилию.

Жена выполнила его наказ. Кунсты в первом, втором, третьем поколениях теряли европейские черты и становились азиатами со странной немецкой фамилией. У бабушки Густава раскосые глаза словно жили отдельной жизнью на светлом лице с рыжими веснушками. Родня смеялась, что прабабушкина верность мужу принесла всем много хлопот: никто из них не смог стать коммунистом и сделать карьеру, фамилия мешала. Саму прабабушку в известные времена депортировали с особой строгостью – и как кореянку, и как немку. Промышленник в Россию не вернулся, но жена хранила ему верность и больше не вышла замуж. Рассказывала о нём детям и награждала его лучшими чертами характера, домысленными временем и украшенными тоскливой разлукой.



Густав поехал учиться в институт против воли родителей. Не хотели они, чтоб сын отрывался от семьи. Не считали, что ему надо пять лет сидеть за книгами, которых дома никогда не водилось. Диплом инженера не вызывал у них чувства радости, потому что большой дом с хозяйством оставался без надёжных рук. Родители старели. Когда-то крепкий широкоплечий человек сгорбился и превратился в старика. И мать постарела незаметно и быстро: охала и ахала, жаловалась на ноги и руки, голову и спину. Рассказывала об одном и том же по многу раз. Вытирала уголки рта, плакала и доставала свой «смертный узелок». В старом коричневом чемодане аккуратно лежали вафельные полотенца, носовые платки, венчальное платье, туфли и пальто.

– Оденете меня сразу, как умру, пока тело не окостенело, иначе придётся руки-ноги ломать.

– А если будет июль месяц, пальто тоже надевать?

– Да, – скорбно отвечала она.

Густав знал, что на сберегательных книжках у родителей хранятся деньги, немалая сумма, которой должно было хватить на всё с избытком: сытные поминки, духовой оркестр и хороший гроб. Но случилась инфляция.

Мать плакала и причитала каждый вечер, что теперь денег не хватит даже на один гроб. Отец прикрикнул на неё:

– Как Керим хочешь ходить по улице?

Сосед Керим жил через несколько домов от них. Тронулся умом, когда случилась инфляция. С ужасом узнал, во что превратились его деньги, заработанные торговлей на небольшом рынке у автостанции. Много лет Керим раскладывал нехитрый товар и ждал автобусы, которые здесь останавливались. Усталые пассажиры выходили из салона на полчаса, прогуливались вдоль рядов и покупали у него что-нибудь.

Довольный, вечером он приходил домой и зашивал деньги в одеяло. Одеяло приятно шуршало по ночам и грело его мечтами о новом доме, об автомобиле «Волга», таком же, как у председателя колхоза. И вдруг в один прекрасный день деньги превратились в бумажки, непригодные даже для деревенского туалета.

Керим разжёг во дворе костёр и швырнул одеяло в огонь. Пламя быстро разгоралось и поднималось вверх, дразнило и показывало ему золотисто-красный язык. Угрюмые глаза Керима непрерывно наблюдали за задорной пляской огня, он долго смотрел и не отходил от костра. В голове всё быстрее и быстрее вращалось одеяло. Он представлял, как из него вылетают денежные купюры, кружатся и исчезают в воздухе. Давно наступила ночь, а Керим сидел на земле и задумчиво ворошил пепел деревянной палкой, еле тлевшей на конце.

На рассвете он поднялся, посмотрел на восток и начал тихо беседовать с Аллахом. Совершил намаз, запел и стал танцевать. Так он отныне проводил все свои дни. Пассажиры на автостанции смотрели на маленького старого узбека в грязном халате. Он хитро поглядывал на них, хлопал в ладоши и начинал танцевать. Жена плакала, а дети прятались по углам, когда он возвращался домой. Густав в каждый визит к родителям видел несчастного на автостанции и жалел его.

Вот отец и пугал мать:

– Танцевать хочешь вместе с Керимом?

Мать испуганно съёживалась, приходила в себя, замолкала и горестно вздыхала:

– Поди уж на улице не оставят, похоронят как-нибудь.



После денежной реформы перестали выдавать зарплату.

Густав приуныл. Смотрел ночами в потолок и думал, что делать. Безропотно брал у родителей продукты и тащил огромные баулы в городскую квартиру. Одно утешение: его не коснулась инфляция денежных знаков, потому что накоплений у него не было. У советского инженера зарплата – 140 рублей в месяц, этих денег хватало только на оплату коммунальных услуг, детского садика и продуктов. Иногда выкраивали копейки на игрушку Дэну, чтоб хоть ребёнок радовался. Тоскливо и скучно стало дома без зарплаты, без поездок на Алайский рынок и без сосисок с кабачковой икрой.

– Не ты один, – утешала его Инга.

– Но есть хочется, и запасов нет никаких.

И в один из таких унылых дней к ним заявился Василий.

– Сто лет в обед, – поздоровался он, стиснув Густава своими ручищами.

– Привет, – кисло ответил Густав, морщась при мысли, что сейчас придётся изображать веселье и смеяться.

Здоровенный Василий был украшением любого застолья, сам хохотал и других веселил, рассказывая о своих приключениях.

– Не буду тянуть кота за хвост. Поступило предложение…

Уже через пару недель Густав трясся в поезде. Не удержали даже причитания жены. Зато решились сразу все проблемы: не чувствовать себя виноватым, что Дэн бегает в коротких штанишках, не тащить продукты от стариков, не думать об отсутствующей зарплате.

– Ничего сложного нет, – в который раз убеждал его Василий, – и зазорного тоже.

– Ну да, торгашом стану, как Керим, только с красным дипломом инженера-программиста.

– Да забудь ты про свой диплом и про Керима тоже, побродит и придёт в себя – тебе уступит место.



За окном проплывали деревья с поникшими листьями. Осень разукрашивала их как могла, небрежно и размашисто, срывала с веток и бросала вниз. Густаву казалось, что он такой же, как эти листья, усталые и пожухлые. Куда его несёт, он не знал – и боялся.

– Давай вещи собирать, скоро наша станция, – прервал его размышления Василий. Через полчаса они спрыгнули на перрон. Шахин, Шах, как стали называть его друзья, торопливо шёл им навстречу. Он почти не изменился, только стал немного полнее, солиднее. Улыбаясь, сгрёб их в охапку:

– Наконец-то приехали ко мне!

Прежде, в студенческие годы, они были неразлучны: жили в одной комнате в общежитии, учились в одной группе на том же курсе. Приезжим издалека считался Шах, а Василий и Густав жили недалеко от Ташкента. Почти каждую субботу ребята уезжали к себе по домам, а Шах оставался в общежитии. В первое время друзья и не догадывались, что он подрабатывает – разгружает железнодорожные вагоны по выходным дням. Они удивлялись, как Шах выживал на одну только студенческую стипендию, и спросили его об этом.

– Ноги давно протянул бы на одну стипендию, я ещё вагоны разгружаю. Платят хорошо, и продукты перепадают. Первый год был тяжёлым, думал, что кости все переломал, а потом привык, вон какие мышцы накачал! – Шах картинно согнул руку в локте, присел и засмеялся. – Сейчас больше с бумагами вожусь. Помогаю бригадиру сводить концы с концами в отчётах и зарплатных ведомостях, короче, грузчик с ручкой в руках.



Окончив университет, он получил направление в Ферганскую долину, в родной город Кувасай. Вернулся домой и женился. В общем, был доволен жизнью. И вот теперь они приехали к нему в Кувасай.

Он привёз их к себе. Несмотря на раннее утро, завтрак был уже готов. Друзья обомлели, когда увидели его жену.

– Айша, моя супруга, – с гордостью провозгласил Шах.

– Добро пожаловать, – приветливо улыбнулась она и взмахнула длинными ресницами. Высокая и стройная, с тонкой талией, Айша выглядела юной девочкой.

– Рты закрыли! – громко засмеялся Шах. – Хватит глазеть на шахиню.

Перед большим домом раскинулась теплица почти промышленных размеров. У Василия и Густава снова открылись рты, когда друзья вошли внутрь и увидели кусты роз, высаженные в ряды.

– А цветы где? – спросил Густав.

– Цветы продал ещё в начале марта, – улыбнулся друг. За завтраком он рассказал им, как ездит в Россию продавать цветы.

– Ты продаёшь их засохшими? – удивился Василий.

– Свежими. Доставка самолётом.

– Ого, так овчинка выделки не стоит.

– Стоит, не переживай за него. Он хорошо считает, – засмеялся Густав.

– Дайте договорить!

И Шахин рассказал им свою историю. Сначала он ездил с цветами раз в год к Международному женскому дню. Быстро всё продавал и возвращался домой с хорошим заработком.

Если в России так любят цветы, то почему бы не возить их круглый год? Подумал и пошёл за советом к директору рынка, с кем у него были хорошие отношения.

– Кто тебе мешает?

– Поможете?

– Конечно.

И помог ему арендовать киоски в центре города и на железнодорожном вокзале.

Шахин стал скупать розы по всей Ферганской долине и возить их на продажу круглый год. Торговля шла успешно.

Цветы покупали к Новому году, к Первому сентября, к последнему школьному звонку, ко всем семейным праздникам и событиям.

Он почти не бывал дома. Нужно было скупить товар, доставить самолётом в Набережные Челны и там контролировать продавцов.

Непроданные цветы не разрешал выкидывать: их сушили и продавали килограммами.

– Для чего? – удивился он в первый раз, когда его попросили высушить лепестки роз.

– Осыпать молодых на свадьбе, – засмеялся весело парень, который обратился с неожиданной просьбой. – А еще попробуйте принять ванну с лепестками роз, расслабляет и успокаивает. И аромат обалденный!

«И отходов у меня не будет», – продолжил про себя Шахин.

Пришлось расширить штат и принять на работу бухгалтера, чтоб сводил дебет с кредитом.

Он вызвал друзей на помощь. В последний визит в Набережные Челны директор рынка пригласил его для разговора.

– Сможешь привозить под заказ партии сухофруктов и грецких орехов?

– В каком объёме?

– В большом.

Кому-то понадобились тонны кишмиша, урюка, грецких орехов – всего того, что в избытке имела щедрая Ферганская долина.

– Возить лучше вагонами, товар не скоропортящийся, а перевозка намного дешевле, чем на самолётах или фурах.

– Смогу, – ответил он уверенно и вызвал на помощь друзей. Василию терять было нечего, а Густаву предстоял серьёзный разговор с женой.

– Уговорю, – подумал он и спросил у Шахина:

– Закупаться будем на какие средства?

– Основной расчёт после реализации и немного авансом, когда будем забирать товар. Средства у меня есть. От вас нужна честная работа без выходных и праздников, зарплата будет зависеть от прибыли. И сейчас расставим все точки над «i»: я – директор, вы – заготовители, работать будем вместе. Почему я директор? Потому что я вкладываю средства и знаю много тонкостей, связанных с торговлей. Если первая поездка будет неудачной, я вам выплачиваю зарплату за месяц и разбегаемся по домам без обид. Вас позвал, потому что мне нужны преданные и честные люди, думайте, время терпит, а сейчас вас ждёт дастархан[2 - Дастархан – круглый или квадратный низкий сервировочный столик для трапезы в Средней Азии, за которым сидят на специальных подушках, а также сам ритуал совместного приёма пищи.].

– Пять лет работы грузчиком стали для меня вторым высшим образованием. Сколько там я увидел, одному Аллаху известно. Научился многому, – начал разговор Шахин.

– Да уж, сколько лет прошло с тех пор.

– Мышцы одрябли, пора их в тонус приводить.

– Не, голова здесь больше нужна, – засмеялся хозяин и перешёл на серьёзный тон.



Они сидели допоздна. Вооружившись ручками и бумагой, писали и считали, рисовали схемы маршрутов. Когда-то в студенческом общежитии также не спали до утра, готовясь к экзаменам. Разница заключалась в том, что в институте могли поставить «неуд» только в зачётке, а здесь плохая подготовка могла иметь более серьёзные последствия.

– Ничего не соображаю, – театрально хлопнул себя по лбу Василий и встал. Пошёл в сторону глинобитного туалета, прихрамывая на одну ногу. Хромота осталась в память о незадачливом сельском фельдшере, который по ошибке сделал ему укол в нерв. Василий стеснялся физического недостатка и вёл себя вызывающе дерзко. Как-то он отвёз свою мать к известному лекарю, и не успели они зайти на приём, как тот воскликнул:

– Я могу вылечить твою ногу, забудешь о хромоте!

– Прожил так столько лет и ещё проживу, – рассердился Василий. – Мать мою вылечи. Так тебе и разрешу трогать ногу.



Спать разошлись под утро.

Не успели сомкнуть глаза, как уже зафыркала машина, подготовленная хозяином к поездке. Вскоре проехали узкую улицу с домами из глины и выехали на центральную улицу с тополями. Шахин ещё раз обрисовал планы на сегодня: городской рынок, узнать цены на сухофрукты и грецкие орехи, потом к оптовикам в заготовительную контору.

Несмотря на раннее утро, рынок кишел людьми. В воздухе смешались возбуждённые голоса продавцов и рёв ишаков, ещё навьюченных грузом.

– Уже варят что-то, – удивился Густав, втягивая носом запах жареного лука.

– Да, повара с утра готовят еду. А нам надо пройти дальше.

Сухофрукты продавали в закрытом помещении. В больших мешках светилась янтарная курага, рядом темнели кишмиш и чернослив.

– Ого, какие цены, – изумился Василий, пробуя на вкус кишмиш. – А самим нельзя приготовить? Солнца много в Азии, пусть лежат и сушатся?

– Нельзя. Рецепты хранят в строжайшей тайне, чужих и близко не подпускают, – пояснил Шахин. Остановился у рядов с грецкими и земляными орехами, воздел ввысь палец и заговорил менторским голосом:

– Внутри каждой скорлупы находится драгоценное лекарство для долгой и счастливой жизни мужчин. Зная об этом, кавказцы добавляют их во все блюда.

И уже серьёзным тоном добавил:

– Основное правило восточной торговли: цену надо сбивать чуть ли не пополам, продавцы уважают тех покупателей, кто умеет торговаться до последнего.

Они вышли на улицу и сразу попали в людской водоворот. Он нёс их мимо товаров, разложенных прямо на земле: металлические изделия, хомуты, кастрюли и чашки, какие-то мелкие детали.

– О! – воскликнул Василий и остановился перед рядами с национальными мужскими халатами – чапанами. – Одежда для султана.

Шахин заговорил на узбекском языке с продавцом, указывая на друзей. Пожилой мужчина с аккуратно подстриженной бородой внимательно слушал его и кивал.

– По узбекскому обычаю, самым дорогим гостям дарят атласные чапаны, – Василий с Густавом приняли подарки и молчали. Солнце струилось по блестящим узорам халата и перескакивало на лица друзей, тронутых словами Шахина.

Затем толпа вынесла их к столам, расположенным под густой чинарой. Янтарный плов в огромном казане, варёный горох – нут, рисовый суп, кружочки домашней колбасы, лепёшки и самса из глиняной печи – тандыра, – бери, что хочешь.

– Плов? – спросил Шахин, показывая на казан.

– Да, – согласились друзья, радуясь предстоящему пиршеству.



После обеда поехали к оптовикам, торгующим сухофруктами. Дорога пролегала через горы. В этом районе Ферганской долины было разбросано множество деревень и фермерских хозяйств, плантаций фруктовых деревьев и овощей. В центре изобилия раскинулся город Ош, который купался в воздухе, настоянном на горных травах и сладких фруктовых запахах.

Вскоре машина нырнула в небольшой переулок, свернула ещё раз и уткнулась в одноэтажное кирпичное здание.

Их уже ждали. Директор заготконторы, полный мужчина с большим животом, встретил их самолично, выказав тем самым особое уважение по правилам восточного этикета. Хозяин и гости долго трясли друг другу руки. Шахин предложил директору поехать сразу на склады, чтобы посмотреть товар. Машина директора привычно завиляла по узким горным улицам, проехала вниз и остановилась у огромных ворот. Здесь находились огромные помещения, приспособленные для хранения овощей и фруктов; у ворот стояли гигантские фуры, грузчики таскали мешки с луком, из которых сыпалась золотистая шелуха и медленно оседала на землю.

Директор мельком окинул взглядом работников, прошёл вперёд, поднялся по невысоким ступеням и по-хозяйски распахнул дверь.

В маленькой комнатке, заваленной бумагами, девушка выстукивала на пишущей машинке, не обращая внимания на шум с улицы. Подняла голову только тогда, когда хозяин пригласил гостей в кабинет, кивнув ей на ходу:

– Зелёный чай.

Через некоторое время она уже разливала в маленькие пиалы горьковатый чай, который гости пили маленькими глоткам.

Беседа была долгой. В основном говорили хозяин и Шахин, переходя порой на узбекский язык. На бумаге рисовались цифры, обозначающие тоннаж, маршрут, затраты, процент естественной убыли и предстоящие расходы по железной дороге.

Наконец стороны пришли к соглашению. Подписали договоры в двух экземплярах и встали с места. Директор начал мотать головой: он и слышать не хотел, что гости отказываются от знаменитого ферганского плова и шашлыка:

– Барашка в горах держали, мясо нежное, сладкое, как можно не отведать такой шашлык! – директор раздувал щёки от деланого возмущения.

– Ака[3 - Ака – вежливое обращение к старшему человеку или другому уважаемому лицу на Среднем Востоке.], в следующий раз обязательно посидим за дастарханом. Сегодня нет времени, не обижайтесь, пожалуйста.

Заверив его ещё раз обещаниями, друзья тронулись в обратный путь. Ехали молча. Каждый из них тревожился: вроде бы всё было понятно, но, как сложится на самом деле, никто не знал, гарантий не было никаких. Василий и Густав уезжали с тем же чувством тревоги, что и приехали, не могли долго заснуть и ворочались на жестких полках плацкартного вагона.

Густав вручил жене аванс, а сыну – игрушечный пистолет, потом рассказал, чем будет заниматься: им придётся смириться с его частыми служебными поездками. Дэн радовался пистолету, похожему на настоящий, и бегал с ним по квартире, целясь в невидимых врагов, а Инга загрустила.

Всё получилось. Не так, как именно планировалось, а с небольшими отклонениями. Самой важной оказалась погрузка. Мешки с сухофруктами в одну сторону, а с грецкими орехами и земляными – в другую. Шах сразу пресёк фокусы грузчиков, чтоб не ругаться каждый раз.

Наконец состав тронулся. Василий и Густав отметили на карте узловые железнодорожные станции. Шахин не вмешивался в их переговоры с начальниками путей: сопровождающие должны сами разобраться во всех тонкостях своей работы. Без переговоров вагоны загоняли в тупики и срывали сроки поставок. Усталые и раздражённые, пропахшие сухофруктами и запахами немытого тела, друзья ломали голову, сколько раз ещё придётся платить. Первая поездка на троих обошлась в круглую сумму. Шахин считал, что они должны знать каждый винтик механизма грузоперевозок, покупки и реализации товара. На опыте нельзя было экономить: Густав и Василий понимали, что учебников по этой теме не существует, есть только практическая часть, которую они должны были усвоить. Зловещий стук колёс будоражил экспедиторов, потому что дорога оказалась очень трудной и каждую минуту, как чёрт из табакерки, выскакивала проблема, о которой они даже подумать не могли. Иногда по дороге встречались распотрошённые составы с распахнутыми дверцами и без людей, об их судьбе можно было только догадываться. Отъезжающих предупреждали на каждой станции:

– Будьте осторожны, опять напали на товарняк, хозяев выкинули в степи, а груз утащили.

Кто-то предупреждал бандитов, и они уже поджидали в дороге ценные составы. Адская кухня была замешана на страхе и риске: пан или пропал. Выдавая на лапу, Василий небрежно ронял, что хозяин состава – уважаемый человек из бывших, может в случае чего любого отыскать и всё раскопать. Он специально не уточнял, из каких таких «бывших» хозяин, пусть думают и сами строят догадки.

По разным маршрутам катались Василий и Густав, и бог их миловал от нападений, но они постоянно звонили Шахину и кричали, что у них случилось чрезвычайное происшествие, потом слушали советы и выкручивались как могли.

Маршруты из Ферганской долины растекались по всему Советскому Союзу: в Башкирию – сухофрукты, оттуда – мёд, на Дальний Восток – опять сухофрукты, а назад – мороженую камбалу и рыбные консервы.

Огромная и богатая страна, лишенная хозяйской руки и честного надзора, кормилась как попало и чем попало: возили что хотели и как хотели, качество продуктов было не обязательно высоким, главное, чтоб ничего не пропало в дороге, иначе деньги вылетали в трубу. Бывшие республики отделялись и придумывали какие-то запреты и законы, границы и таможни, чтоб сдирать пошлины.

Друзья-экспедиторы понимали, что работать будет очень сложно. Всех сухофруктов в мире не хватит, чтоб кормить «голодные» таможни на границах, отберут и «спасибо» не скажут. Надо думать, как сохранить принцип работы, иначе они пропадут в этой неразберихе.



У Густава началась чёрная полоса. Неладное стало твориться дома, деньги не принесли покоя. Инга ходила недовольная и придиралась к каждому слову Густава, подозревала его в изменах:

– У тебя на каждой станции женщины – или через одну? – зло щурила глаза и по ночам отворачивалась от него. Он засыпал обиженный, утром не разговаривали друг с другом. Дэн вырос. Запирался в своей комнате и уворачивался от разговоров с отцом.

Однажды Густав увидел, что на подбородке у сына приклеен кусок лейкопластыря:

– Что это?

– Порезался бритвой, – ломким голосом ответил Дэн, выдавливая прыщи на лице.

– Ты уже бреешься? – поразился он. Сын ничего не ответил, посмотрел на него и отвернулся.

– Ты всё проездил, – недобро усмехнулась жена и посмотрела на него холодными глазами.

После каждого возвращения они спорили. Яростно и болезненно. Инга кричала, что ей надоело жить одной, зачем такие деньги, когда радости в них нет.

За ссорами пошли горькие утраты: всего за каких-то несколько лет они потеряли родителей, которые казались им вечными.

Густав приехал на похороны матери, бросив вагоны с сухофруктами в том городе, где его застала телеграмма. Дом, опустевший без неё, стал чужим и неприветливым.

На том же месте лежал узелок, приготовленный ею в последнюю дорогу: платье, сморщенные туфли и нижнее бельё с желтоватыми от времени пятнами. Пальто, над которым он смеялся, оказалось ко времени, потому что стоял январь и ей было бы холодно в одном платье. Густав хотел купить новые вещи, но отец остановил его:

– Отправим в том, что она сама себе приготовила.

Соседи, знакомые и родные после кладбища пришли в дом и сели за поминальный стол. Отец кивал в ответ на все соболезнования и молчал: вспоминал, какой жена была много лет назад, как дружно вдвоём пережили всё, что выпало на их долю; и как теперь жить без неё и зачем, он не понимал. «Бросила меня, одного оставила, убежала, когда трудно стало со стариком», – упрекал её беззвучно и глубоко вздыхал.

Густаву хотелось кричать, когда он представлял мать в гробу, о крышку которого с глухим стуком шлёпались мёрзлые комья земли. Ночью не мог заснуть, всё воображал себе, как она там в кромешной темноте, одна в пустоте.

Утром они прибрались в доме и решали, что делать. Отец не хотел ехать с Густавом в город:

– Потом видно будет, зиму переживу дома.

Не пережил. Ровно через месяц он отправился за женой в края, где надеялся её отыскать.

– Они что, сговорились? – кричала Инга, когда через три месяца умерла её мать, повторяя до последнего имя старшей дочери. Неделю она не дожила до письма, отправленного девочкой, которая тянула к ней руки из вагона много лет назад, плакала и кричала, расставаясь навсегда с матерью.

Письмо перевернуло жизнь Густава и его семьи. Шёл 1986 год.




Глава 3. Густав с Ингой готовятся к переезду в Германию


Сестра писала, что скоро они смогут встретиться. Железный занавес почти сорван, муж сказал, что немцы могут вообще вернуться жить в Германию. Закон принимают на государственном уровне. Потом шёл длинный список документов, которые надо было подготовить Густаву для гостевой визы. Между строк читалось, что они могут приехать по ней в Германию и остаться там навсегда.

Инга с Густавом решили не отказываться от приглашения родственников и поехать к ним в гости.

Родительский дом Густав отписал соседу, казаху, с которым они дружили с незапамятных времён: вряд ли даже родной брат мог быть ближе отцу, чем этот человек, который молча приходил на помощь всегда, когда родителям было тяжело.

Густав зашёл к ним вечером. Присел за низенький столик и отломил кусок домашней лепёшки, вкус которой был знаком ему с детства. Соседи засуетились. Он сказал, что скоро уедет насовсем в другую страну, возможно, они больше не увидятся; протянул дарственную хозяину, который не мог понять, в чём дело. Потом, когда Густав всё ему объяснил, тот замахал руками и быстро заговорил, что это неправильно, что он будет следить за домом без бумаги, а Густав с семьёй всегда может приезжать в любое время. Густав встал, положил дарственную на стол и вышел из дома, плотно закрыв за собой дверь. Всё. Больше его здесь ничего не удерживало.

Шахин купил его квартиру в городе, решив открыть в Ташкенте дополнительный офис. Объявляя о своём решении, подмигнул ему:

– Вдруг вернёшься назад, всегда будет – куда.

– Да нет, плохая примета – возвращаться на старое место жительства. Поеду и осмотрюсь. Вдруг получится вас с Василием вытащить в Германию: тут всё рушится. Как вы будете выживать – ума не приложу.

– Забыл наш девиз «Не обещай, останешься должен»? Новую жизнь нельзя с долгов начинать, – Шахин хлопнул друга по плечу и крепко обнял.

Хуже всех из них было Василию. Слонялся один, как сирота. Ни родни, ни жены. Никто из друзей не знал, почему после пяти лет совместной жизни супруга ушла от него с дочерью, а он больше не глядел в сторону женщин. Молодой и видный мужчина с копной волос пшеничного цвета, искренней улыбкой и размашистыми жестами нравился дамам. Но они оставляли его равнодушным, на все их заигрывания Василий отвечал вежливой улыбкой и не больше, взгляд скользил мимо них. Иногда друзья думали про себя, что же такое с ним сотворила жена, как будто превратила в евнуха или заколдовала, но никогда об этом с ним не разговаривали. Захочет – сам расскажет. Пока не хотел.

– Полечу с вами в Москву, – сказал он Густаву тоном, не терпящим возражений.

– Мы не против, – улыбнулась Инга. Она была счастлива поворотом дела: муж теперь при ней будет, и с сестрой она встретится. За границей не будет хуже. Слава богу, ташкентская эпопея с несчастьями и одиночеством закончилась. В Германии муж точно присмиреет и ездить никуда не будет. Она была счастлива.

Дэн уселся в кресло рядом с Василием, и под монотонный шум двигателя разглядывал облака разной формы: около крыла плыл бегемот, плотный и жирный, потом он уступил место тигру с разинутой пастью и мощным хвостом. Дэн летел в самолёте первый раз и был счастлив. Быстро расположил к себе стюардессу, получил плитку шоколада в придачу к улыбке и начал оглядываться по сторонам.

Инга дремала. Густаву было не до сна. Он достал из дипломата записную книжку и начал составлять список дел:



1. Обустроиться, найти квартиру или гостиницу недорого.

2. С утра решить вопрос с посольством.

3. Докупить необходимое из одежды.

4. Показать Дэну Москву (Кремль, Красную площадь и другие достопримечательности).

5. Василий (?).


Последний пункт оставался под вопросом.

Но и после составления списка Густаву не спалось. Его мучало горькое ощущение вины перед родителями, как будто бросил их одних. Он вспомнил, как перед отъездом погладил рукой деревянные кресты, потемневшие от дождей, и сказал: «Простите, уезжаю насовсем». Родители не одобрили бы отбытие в чужую страну, где ему придётся всё начинать сначала.



Самолёт мягко пошёл на снижение. Внизу замелькали разноцветные огни, притягивая к себе взгляд и завораживая красотой. Густав посмотрел на ночную Москву и перестал волноваться, всё сделано правильно.

В полночь добрались на такси до «Метрополя», где Густав обычно останавливался, когда бывал в столице по делам. Оформились и, получив ключи, разошлись по номерам, потому что на следующий день было намечено много дел.

Ранним утром они уже стояли в фойе немецкого посольства, где, кроме служащих, не было никого. Их приняли быстро. Консул проверил гостевые визы, паспорта, штук по десять справок на каждого, спросил о цели визита в Германию, о наличии денежных средств, обратных билетов и сказал, что решение примут через пару недель.

– Итак, у нас в запасе почти две недели, – подвёл итоги Густав. – Попытаемся снять хорошую квартиру на этот срок и заняться самыми важными делами.

– И тут важные дела? – испугалась Инга.

– Да, мы должны погулять по Красной площади, побывать в Оружейной палате и поесть мороженого, потому что настоящий пломбир только в Москве.

– Ура, – закричали Дэн с Василием, сдружившиеся за время полёта.

– Но прежде мы должны позвонить дяде Шахину.

Дел оказалось много. Пожалуй, две недели пройдут быстро. Густав хотел за это время обсудить идею, пришедшую ему в голову во время визита в немецкое посольство. Но сначала надо снять квартиру в центре Москвы, недалеко от станции метро.

Инга уехала на экскурсию по столице с сыном и Василием. Густав остался дома, чтобы разобрать бумаги и позвонить Шахину. С утра ему не давала покоя мысль, не ошиблась ли сестра Инги с законом о переселенцах, почему в посольстве не было очередей и холодного приёма, о котором его предупреждали: встретили любезно и с улыбкой, в рабочем порядке приняли бумаги, может быть, немного пристальнее обычного разглядывали подписи. А вдруг слова Инги окажутся правдой? Значит, Густав одним из первых завладел ценной информацией.

Вчера он увидел в посольстве несколько человек, похожих внешне на евреев, с ними все вели себя ещё любезнее, чем с его семьей. Возможно, был какой-то параграф, который касался и их.

Вооружившись справочником по эмиграции, он открыл для себя удивительные вещи. Эмигрировать могут по разным причинам: тут и послевоенная Женевская конвенция, обязывающая страны, подписавшие договор, принимать беженцев из зоны военного конфликта или из мест, где случились природные катаклизмы, а также лиц, ставшими жертвами фашизма – людей еврейской национальности. Вот она – зацепка. Василию нужны новые документы для переезда, по ним он станет евреем. Густав боялся, что друг будет сопротивляться новой национальности, но Василий согласился сразу:

– Какая разница, еврей или не еврей, лишь бы человек хороший был, вот такой, как я. Но тут ловить нечего, – обычно весёлый Василий смотрел на друга непривычно серьёзно.

– Решено, – обрадовался Густав, он боялся начинать без дружеской поддержки жизнь с нуля в новой стране. Сестра Инги в счёт не шла. – Вместе веселее. Подтянем ещё Шахина, и наша троица сохранится.

Василий рассматривал свои новые документы:

– Надо же, на фотографии я, еврей из Одессы. Всё правильно, на Дерибасовской вырос, соседка у меня противная такая была – тётя Моня, вечно кричала на своего мужа Мойшу.

– Что и следовало доказать, – вздохнул Густав, отдавший подпольным умельцам пачку зелёных за услуги по подделке документов.

– Что дальше делать будем?

– Дальше? – Густав потёр переносицу, потом серьёзным тоном произнёс: – Дальше учиться надо.

– Второе высшее образование! – ужаснулся Василий, выслушав план друга.

– Да, если не хочешь, чтобы деньги за документы пропали даром и тебя привлекли прямо за длинные уши к уголовной ответственности. Подготовиться надо к проверке в немецком посольстве.

Лида с Дэном оттоптали ноги в экскурсиях по Москве, неспешно гуляли по Арбату и выбирали подарки для Инги.

Они тщательно анализировали предстоящую эмиграцию Василия, даже в аэропорту обсуждали детали, прошедшие прежде мимо их внимания.

– Мы всё сделали правильно, теперь надо приложить усилия, чтоб завершить начатое, – уверенно сказал Густав и хлопнул друга по плечу, – не теряй время, оно быстро пролетает.

Дэн повис на шее у Василия, а Инга, вытирая слёзы, кивнула последнему:

– Приезжай скорее, мы будем скучать.



Густав последним скрылся за контрольно-пропускным пунктом, а Василий всё смотрел им вслед. Вот и всё. Остался один. Сможет ли перебраться в Германию, когда это произойдёт и как? Ни на один вопрос ответа не было. В ушах всё время звучали слова друга: «Мы всё сделали правильно!»

Постояв в раздумье, Василий вздохнул и решил приступить к выполнению плана, расписанного ими в последние дни. Ещё раз взглянул в сторону контрольно-пропускного пункта и решительными шагами направился к входу в метро. Домой идти не хотелось, он шагал через замёрзшие лужи. Василий решил поехать в местную синагогу, которая находилась в центре города, недалеко от станции метро. Добравшись туда, Василий покрутился около здания, постоял у входа и открыл массивную дверь. Казалось бы, обычный дом внутри был просторным, в фойе белели объявления на непонятном языке, никто не попадался на глаза. Василий уже повернулся к выходу, чтобы уйти домой, как навстречу ему вышел мужчина с приветливым лицом:

– Добрый день, я раввин, могу быть вам чем-то полезен?

– Добрый день, я хотел познакомиться с синагогой.

Василий потянулся было достать документы, но раввин остановил его:

– Этим занимается другой человек.

– Чем?

– Вы же хотите подтвердить еврейскую национальность и принять иудаизм? К нам многие приходят за этим.

– Да, – кивнул Василий. Он пошёл вслед за раввином, познакомившим его с расписаниями каких-то занятий и кружков по изучению иврита и идиша.

– Вы можете сделать взнос по-своему желанию, у нас нет определённой суммы. Деньги идут на проведение мероприятий, которые проходят в синагоге, – объяснил мужчина.

Василию было неуютно, но он вспомнил, зачем пришёл сюда, и успокоился. Да и что плохого – послушает лекции об иудаизме. Записал в блокнот расписание лекций и всех остальных мероприятий, заполнивших чуть ли не целую страницу. Так началось его второе «высшее образование». Особенно ему пришлась по душе заповедь из Торы – воздерживаться от работы в субботу. Замечательная религия! А то ведь только твердили в школе и дома: работай, труд превратил обезьяну в человека. Может быть, наоборот: человек превратился в обезьяну, потому что надо было вкалывать и не думать. Старина Дарвин промахнулся со своим учением.

Дома Василий, как примерный студент, записал чётким почерком в тетрадь: «Суббота была дана Богом в конце шестого дня, когда был сотворён человек – и в память об освобождении из египетского рабства.

Кошерная пища – еда, приготовленная по строгим иудейским законам. Нельзя есть свинину – главное правило, алкогольные напитки запрещены – второе правило».

– Нет, тут перебор: как можно без свинины и пары рюмок водки? – возмутился Василий, потом засмеялся и потёр руки. – Съем кусочек, выпью водочки и кто об этом узнает, кроме моей печени? То-то и оно, выход есть из любого положения.

Вскоре он сделал взнос в общину и стал ходить на уроки иврита.

Впервые за долгие годы у него появилось время для себя. И Василий решился на шаг, который откладывал долгое время.

– Вам необходимо циркумцизио, то есть удаление крайней плоти, так как у вас фимоз, – огорошил его уролог после осмотра.

– Обрезание? – переспросил Василий с ужасом.

– Можно сказать и так, – согласился уролог, – но у вас исчезнут проблемы с сексуальной жизнью и мочеиспусканием. Кроме того, вам мази уже не помогут. Согласны на операцию?

– Да, – ответил он, глядя на руки уролога, которые изучали его отёкшую плоть. Василий поморщился. Сколько лет страдал он от собственной мужской несостоятельности. Надо решиться положить конец этому безобразию, пришла пора избавляться от всех страхов.

Обрезание прошло успешно. Дома Василий с радостью выкинул ненавистные баночки с мазями, хлопнул в ладоши и громко закричал:

– Я свободен, женщины! Берегитесь теперь красавца-еврея.

Новая национальность приносила пока только пользу: вылечился от болезни, которая стала причиной его развода с женой, начал правильно питаться и почти отказался от алкоголя, дав передышку печени.

Ещё ему нравились толкования раввина об отношениях супружеской четы: любовь в браке обязательна, иначе исчезает таинство между двоими, связавшими друг с другом жизнь.

«Неполноценный. Мужчина без жены – неполноценная личность», – фраза била его прямо в сердце. Неполноценный, потому что прятал голову, как аист под крыло, от проблемы, решаемой одним визитом к урологу. Его ли вина, что он остался без семьи? Конечно! И не чёртов фимоз испортил их брак, а он сам, Василий. Покраснел, вспомнив презрительный взгляд бывшей супруги после каждой его неудачной попытки выполнить супружеские обязанности. Лежала так, как будто её пытали, потом поворачивалась спиной и выказывала презрение к его мужскому началу. От этого и борщи её словно были приправлены неудовлетворенностью, любовью там и не пахло.

В общем, они стоили друг друга.

Василий передёрнулся от отвращения. У жены отсутствовало главное украшение – женская грудь. Его рука шарила по месту, где она должна находиться, и натыкалась на холодные твёрдые соски под тряпочками, имитировавшими пышные формы. В супругах задохнулись чувства, когда-то бывшие страстными и нежными. В общем, их супружество было стопроцентным браком (в другом значении это слова), сделавшим его неполноценной личностью, а её – злой бабой.

Грубоватый по натуре Василий внутри себя скрывал нежность и мечтал о возвышенной любви, единственной, неповторимой, но романтика и фимоз были несовместны.

Он решил жить в квартире, где останавливался с Густавом: недалеко от метро, близко к центру и хозяйка не мелочная – получила деньги за полгода вперёд и больше не появлялась. Обычно хозяева проверяли каждый гвоздик, вбитый в стену без их разрешения, заглядывали во все углы и щели. Насмотрелся он на таких, когда мотался по разным городам. Нынешняя оказалась очень интеллигентной, словом, ему повезло, как вообще везло в последнее время в Москве.

Василий изменился за месяц, проведённый в еврейской общине: улыбался, спокойно спал по ночам и не тревожился по пустякам. С кусочком обрезанной плоти исчезла обида на весь мир.

Густав позвонил, когда Василий почти перестал ждать от него известий:

– У нас всё хорошо. Тебе придётся вернуться в Фергану, закончить все дела с Шахином и приехать опять в Москву. Скоро встретимся, у меня хорошие новости.




Глава 4. Шахин. Начало резни. Пожар


Айша обожала слушать рассказы отца, тосковавшего по родине. Она почти каждый день заходила к нему в гости и после замужества. Вечером, смеясь, говорила мужу:

– К отцу снова ходила.

– Опять про Боржоми слушала.

– Как ты угадал? – звонко смеялась она и лучилась от счастья. Ей повезло: она вышла замуж по любви, жила в согласии и достатке. Конечно, Шахина нельзя было назвать красавцем, но мужчиной настоящим он точно являлся: она до сих пор любила его фирменную улыбку, игравшую на полных мясистых губах, жилистые руки и грудь в курчавых завитках волос. Айша особенно ценила, что он не запрещал ей часто ходить в родительский дом, и иногда составлял жене компанию. Садился рядом с ней и внимательно, как будто в первый раз, слушал тестя.

– Знаете, дети, как называли место, где я родился? Деревня Даба. Она лежала на дне ущелья среди озёр. Вода в них такая чистая, что я видел на дне самую мелкую рыбёшку. И воздух хвойный, дышишь – и жить хочется. Старики крепкие были в тех местах, хворь не липла к людям. Они купались в целебной воде и молодели. Я часто с друзьями уходил качаться на висячих мостах над Курой, потом лазили в развалинах старых домов в пещерном городе. А наш дом построил мой дед, молодой ещё был и неженатый. Помню, как сидели с ним на веранде и смотрели на горы в деревьях. Но вскоре нас насильно вышвырнули из родного дома.

В этом месте старик замолкал, морщинистое лицо его кривилось, он закрывал лицо руками и молча глотал слёзы. Кадык на шее дёргался часто и неровно. Успокоившись, он продолжал рассказывать, как их выкинули в 1944 году из отчего дома и привезли в необжитые места Ферганской долины.

– Мне не хватает здесь гор, леса и свежего воздуха. Чувствую, как лёгкие забились пылью. Жаль, меня похоронят здесь. И вы останетесь жить в этих местах.

Отец ошибался. Прах его упокоился в степи на мусульманском кладбище, а дети и внуки убежали далеко-далеко. Убежали, чтобы не умереть.

Ему и в голову не приходило, что степная пыль – не самое страшное. В жизни детей случится что-то, что он не мог представить себе даже в самом страшном сне.

Однажды ночью начался пожар! Дом горел. Красные языки пламени ползли вверх, охватывали стены, трещала крыша. Огонь и разъярённые вопли с улицы:

– Бейте, уничтожайте турков-месхетинцев!

Крики становились всё громче и громче. Пламя освещало поднятые вверх руки с железными прутьями арматуры, кетменями, палками. По воротам гремели камни.

Хозяева не верили своим глазам. Дом, построенный их руками сразу после женитьбы, горел не в страшном сне, а на самом деле.

Стены рухнули, следом полетели куски черепицы. Осколки оконных стёкол пускали всполохи огненных зайчиков и смеялись над Шахином.

Сколько времени длилось это безумие, никто не знал: с улицы продолжали доноситься крики и ругань, грохот почти обвалившегося по частям дома. Рядом плакала Айша. Вчера, ещё вчера они жили обычной жизнью и не ценили, какое счастье – просыпаться в собственном доме.

Всё изменилось в один день. Абиль вернулся домой, потому что забыл школьный дневник на столе. Пробежал в обуви на кухню, пока не увидела мама, и быстро вернулся на улицу. Прикрыл калитку, обернулся. Взгляд наткнулся на крестик, почти незаметный, сразу под окном. Крестик чёрного цвета, кривоватый, нарисованный наспех. Его здесь точно не было, потому что именно сквозь это окно Абиль пытался заглянуть в комнату, пытаясь определить, дома ли отец, можно ли ещё побегать на улице или на сегодня закончить с играми. Странно, откуда взялся крестик?

Вернувшись в обед из школы, он опять наткнулся на него. Мама уже нарезала для салата помидоры и огурцы, приготовила глубокие тарелки для супа и ждала сына.

– Мам, а кто-то крест нарисовал на стене дома? – спросил он у матери, обжигаясь горячей шурпой.

– Я не рисую на стенах, отец тоже, ты и нарисовал, кто же ещё? – сердито ответила мать и вышла из кухни. Потом Абиль увидел, как она во дворе разговаривает с соседом, тот что-то отвечает ей и разводит руками.

Айша не находила себе места. Ходила из комнаты в комнату, думала о чём-то, потом кинулась к серванту, где хранились документы и деньги. Длинные ловкие пальцы быстро отложили в сторону самое необходимое. Наконец пришёл муж с работы.

– Представляешь, – она начала рассказывать ему про крестик на стене их дома. Муж ел и слушал сбивчивый рассказ Айши. Красивая, двоих детей родила, а всё как девочка. Повезло ему с женой. Улыбнулся своим мыслям.

– Дети баловались, надо же из такой ерунды придумать трагедию, – заключил он. В это время пришёл сосед. Хозяева пригласили его за стол, но он отказался и стал о чём-то взволнованно шептать им, стоя в дверях. На кухне на столе ещё стояла тарелка с супом, урчал чайник на столе, когда Шахин коротко сказал жене:

– Собери детей. Возьми документы и деньги на всякий случай.

– Абиль, Айгуль, возьмите портфели с учебниками, сегодня мы будем ночевать у дяди Вали. Собирайтесь!

Мать держала сумку, с которой обычно ходила на рынок за свежими продуктами. Иногда Абиль помогал ей, тащил одну ручку сумки, а она – вторую. Сегодня полупустая сумка висела у неё на плечах. Сосед первым вышел из дома, огляделся и махнул рукой. Отец шагнул за ним, обернулся и кивнул жене и детям. Что-то тревожное и страшное чудилось в том, как они шли в гости к соседу, чей дом находился рядом, почти примыкал к их палисаднику.

В дверях их ждала хозяйка, выбежали соседские дети и с любопытством смотрели на поздних гостей. Дядя Вали велел им ложиться спать и отправил Абиля к сыновьям, а Айгуль на женскую половину.

Абиль прислушался. Сквозь неплотно прикрытую дверь доносились голоса взрослых:

– Сват мой рассказал сегодня утром, что дома турков-месхетинцев будут поджигать.

– Откуда они знают, где живут месхетинцы?

– Крестом пометили все дома.

– Ой, утром Абиль сказал, что видел крест на стене нашего дома.

– Вам надо некоторое время пожить у нас и никуда не выходить. Потом что-нибудь придумаем.

Мать заплакала и стала благодарить соседей.

– Спасибо вам большое!

– Сестра, мы сколько лет прожили рядом, вы для нас ближе родственников. Мы с вами первые жители в Кувасае. Кто, как не мы, будем помогать друг другу.

Шёпотом Вали рассказал, что в город привозят на автобусах и поездах иногородних узбеков; прежде их в глаза никто не видел, своих-то в маленьком городке знали друг друга в лицо.

– Может быть, всё ещё уладится? – вздохнула Айша.

Абиль расстроился. Летние каникулы только начались, а надо сидеть дома взаперти, да ещё и у соседей, лишний раз вставать с места стесняешься, как будто на уроке в классе торчишь, только без перемены. Вместо учителей разговаривают взрослые, помолчат недолго и опять о чём-то рассуждают. Хозяйка не успевала заваривать свежий чай.




Глава 5. Смоленская область и Сочи


Погромы пошли по всей Ферганской долине: преследовали турков-месхетинцев, которые были депортированы в Узбекистан из Грузии в 1944 году. Жгли их дома, избивали мужчин камнями, железными цепями убивали женщин и детей. Началось с того, что один турок-месхетинец дурно обошёлся с покупательницей-узбечкой: продал ей плохую клубнику. К истории с клубникой постепенно добавляли другие факты, получалось, что какие-то пришлые обижают узбеков на их же земле.

Уцелевших в страшных событиях турков-месхетинцев вывезли в разные места.

«18 июня 1989 год – Смоленск», – отметил Шахин в небольшом календаре и напротив поставил крестик; второй после с начала погромов в Кувасае.

16 282 человека вывезли авиацией из Ферганской долины в шесть областей РСФСР. Семья Шахина попала в маленькую деревню в Смоленской области, далеко от родных краёв, почти на другом конце страны. С собой они привезли документы и печать. Печать страха на лице. Дети притихли и боялись выходить на улицу. Айгуль отказывалась ходить в магазин за хлебом, потому что там обзывались и называли чурками. Шахин боялся за жену, её улыбка исчезла с красивого лица, а в больших глазах застыла тревога. Длинные пальцы постоянно теребили край платка, которым она замотала голову и половину лица. Абиль перестал разговаривать. Только однажды спросил, правда ли, что они турки-месхетинцы и за что их так наказали? Отец доступными словами объяснил детям историю своего народа и своей семьи. Он пытался хоть иногда развеселить детей: рассказывал, как он женился на их матери, самой красивой девушке в Кувасае, потом родилась Айгуль, маленькая, всего 3 килограмма весом.

– А я? – спросил Абиль.

– 3800 – настоящий богатырь, ты же мужчина, родился сильным и смелым.



Беда. Настоящая беда пришла к ним. Их выбросили на другую планету, разместили в полусгнивших домах и забыли. Посовещавшись, переселенцы попросили у председателя колхоза стройматериалы и инструменты: надо было привести полусгнившие дома в порядок до наступления зимних холодов. Соседка зашла к ним познакомиться, поохала, что будут жить в таких условиях. Принесла необходимую посуду, погладила по голове Абиля и ушла домой. Айша скребла кастрюли, мыла чашки и ложки, удивляясь, что и этого хватало для жизни.

Странно. Можно жить и так. По одной ложке и вилке, четыре тарелки со щербатыми краями, старая алюминиевая кастрюля и ржавый рукомойник, криво прибитый к стене. Кровать с железным панцирем, пуховые одеяла, которые Айша выбивала на улице с остервенением, старый матрас с желтыми разводами и сбившимися в кучу комками ваты.

Однажды она нашла в ящике старого комода альбом со слипшимися страницами и фотографиями, пожелтевшими и скрюченными по краям от времени. На неё смотрели весёлые лица, молодые и старые. Иногда на обороте можно было прочитать написанные карандашом имена и даты. Лица повторялись. Даже не вдаваясь в подробности, можно было проследить историю семьи, жившей когда-то в стенах этого дома.

Жилистая рука мужчины в цветной рубашке обнимает покатые женские плечи, женщина склонила голову набок и улыбается. Конечно, это молодая пара, они любят друг друга. Это видно по их глазам, по счастливым глазам.

Дом, наверное, срублен перед войной крепкими руками хозяина. Он думал прожить здесь долгую жизнь, вырастить детей, нянчиться с внуками. После сенокоса за стол садилась большая семья, молодой мужчина уже стал дедом. Вот он легонько касается ложкой лба внука: не лезь поперёк батьки в чугунок за кашей. Все дружно смеются.

Нет, Айша ошиблась. На обороте снимка размашистым почерком выцветшая старая надпись: «Куковенко Павел Сергеевич, 1932 год». Год, когда проходила массовая «ликвидация кулачества как класса». Расстрелян или сослан на Соловки этот Куковенко? Уцелела ли семья, куда могла быть выслана как враждебный элемент? Потом в этот дом пришли те, кто выселил хозяев. Потом и они куда-то исчезли, бросили отобранный дом, который так и не стал им родным.

Интересно, когда обнищала эта деревня с пустыми глазницами окон, скособочившимися крышами и заросшими крапивой огородами? На дворе стоял июнь 1989 года.

А люди? Когда стали такими? Неужели все нормальные полегли в боях с фашистами в годы Второй мировой войны, а в деревне остались больные телом и душой? Жители, не привыкшие думать и работать, держали свои жилища в грязи. Из сельпо выходили с буханкой хлеба и бутылкой дешёвого пойла, если заканчивался самогон, который гнали с упоением и любовью. Пили из больших гранёных стаканов и с подозрением смотрели на чужаков, которые не употребляли сивуху и бормотуху. Как так?

Турки-месхетинцы не пили, потому что алкоголь был запрещен их предками строго и безоговорочно. И поэтому они угощали гостей чаем и сладостями. У них не принято было есть одному, дерзить старшим, осквернять рот грязными словами и бранью. Странные чужаки казались местным белыми воронами, прилетевшими неизвестно откуда со своими странными привычками.

– Что поделать, – вздыхали турки-месхетинцы.

– Хотят нами дыры залатать, чтоб мы здесь были рабочей скотиной, – один из них стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули алюминиевые кружки с чаем.

– Талоны дали, чтоб закрыть нам рты, – выкрикнул с обидой чей-то голос.

– С талонами в магазин заходить страшно, смотрят, как на зверей.

Вскоре председатель колхоза, корявый мужичок в кепке, увещевал односельчан:

– Погорельцы они, остались без крова, пожалеть их надо. И они повернутся к нам лучшей стороной. Посмотрите на наши запущенные поля, работать некому. Радоваться надо, что подмога прибыла.

– Ну да, подмога, – хихикнул кто-то.

– Обидите кого из них, будете отвечать по закону, – погрозил кулаком собравшимся, – поняли меня или нет.

Пришлых взяли на работу.

Инженер-производственник, основатель торговой фирмы, Шахин стал работать на ферме. Председатель колхоза ткнул пальцем в заваленные навозом хлева:

– Убрать, вычистить. Задача ясна?

– Ясна, – ответил Шахин и взялся за лопату. Зачерпнул жидкое месиво и поздравил себя с началом трудовой деятельности на новом месте. Потянулись дни. В резиновых сапогах и телогрейке он месил навоз вместе с коровами с утра до вечера, приходил домой без сил и улыбался. Улыбался детям, рассказывал им разные небылицы о том, как можно увеличить надои молока. Айша с жалостью глядела на его впалые щёки и потускневшие глаза. Всего за несколько месяцев муж похудел и не казался больше добряком-толстячком, как в прежние времена. Дети рассказывали ему, как у них дела, подружились ли с кем-нибудь:

– Нет, с кем тут знакомиться, одни старики вокруг, – хмурился сын.

– Я с бабой Нюрой познакомилась, – хвалилась дочь.

По выходным они семьёй уходили в лес. Бродили между деревьями и выискивали грибы. Самой глазастой была Айгуль, она звонко смеялась и взмахивала руками, увидев рыжики, спрятавшиеся под мохнатой елью. Смех разносился далеко в лесу и застревал где-то в высоких макушках деревьев. Срезанные грибы они складывали в старую плетёную корзину, которую подарила баба Нюра Айгуль. Шахин следил за детьми, чтобы они не убегали далеко, заблудиться здесь можно было легко.

Ближе к обеду Айша расстилала на поляне дастархан и раскладывала нехитрую еду: чёрный хлеб и хрустящие огурцы. Огурцы брызгали соком, и они смеялись, на время забыв о страхе. После обеда Абиль ложился на спину и смотрел на облака, которые лениво двигались по небу, яркому и чистому. Он смотрел и вспоминал друзей, с которыми носился на улице с утра до вечера. С кем он будет учится в новой школе, возьмут ли они его в футбольную команду? Мысли прерывал голос отца, надо собираться домой. Дома сестрёнка с матерью чистили грибы и жарили их на ужин с картошкой. Грибы, жареные с картошкой, стали в доме основным блюдом после переезда из Узбекистана.

Айша возилась по дому и думала чаще всего об одном и том же: зимой дети не смогут учиться. Школа находилась в соседнем селе за несколько километров. Как туда добираться по снегу?

Зря Айша переживала. Зимы они не дождались.

Несмотря на предупреждение председателя колхоза, местные решили проучить приезжих, чтоб нос не задирали и не отказывались от угощения, не брезговали пить вместе с ними самогонку. Способ был обычный: пускали «петуха».

– Сейчас они попляшут у нас.

– Посмотрим на кадриль-компот без самогонки.

Они прошли к входной двери и продолжали тихо разговаривать:

– Петух славный будет.

– Жаркий, – поддакнул кто-то.

– Лей, не жалей.

– Где спички? Ну, это по-нашему, – засмеялся невидимый. – А теперь бегом отсюда, завтра досмотрим кино.

Айша услышала шорох и подошла к двери. Раздались голоса, потом смех:

– Плесни ещё, чтоб жарче было.

Она помчалась назад в комнату, разбудила мужа и детей. Стали спешно собираться.

Шахин показал детям на окно, раскрыл створки рамы и помог им спрыгнуть вниз. Убедившись, что они стоят на земле, передал им наспех собранные вещи. Задами, чуть ли не на цыпочках, прошли к своим знакомым – таким же туркам-месхетинцам, чтобы предупредить их о своём отъезде. До рассвета просидели у них, советуясь, что же делать дальше, если и здесь повторятся ферганские события.

– Будь что будет. Нам некуда ехать такой оравой, чем я буду кормить пятерых детей, да и денег нет у нас, – мрачно ответил хозяин дома. Женщины сидели молча, от страха даже не плакали.

На следующий день Шахин с семьёй тряслись в поезде, бежали прочь из Смоленска.

– Если вдруг что-то случится, обратитесь к моему другу, его зовут Лев Давыдович, он живёт в Сочи, – сказал им когда-то брат Айши, приехавший проститься перед отъездом в Канаду.

– Что может с нами случиться? – весело засмеялся Шахин. – Я родился здесь и вырос, это моя Родина.

– Всякое, – коротко ответил брат жены, огорчённый их недальновидностью. Так и не смог уговорить родственников поехать вместе с ним в Канаду.

Случилось. Бледные и потерянные, они опять бежали, опять спасались. Айша тряслась от страха, представив, что могла бы не проснуться и не услышать возню поджигателей.



В Сочи прибыли утром. Айша зашла в телефонную будку и стала набирать номер. От волнения палец дрожал и соскакивал с диска, она набирала повторно, крутила диск с цифрами и горячо шептала:

– О Аллах, сделай так, чтобы он ответил.

– Да, – раздалось в трубке.

Невысокого роста, полноватый мужчина прищурился, вглядываясь в них, потом поднял руку в приветствии. Айша бросилась к нему, обняла, как будто они знали друг друга тысячу лет, и заплакала. Горько и отчаянно.

– Ну хватит, живые все, это самое главное. Затопите Сочи в слезах, – утешал её Лев Давыдович.

– Простите, сама не знаю, чего разрыдалась.

– Радоваться надо, что встретились.

Дети потерянно смотрели на плачущую мать, никогда прежде она так не рыдала.

Лев Давыдович обнял детей за плечи:

– Устали в дороге. Сейчас поедем в гостиницу. В самую лучшую. «Жемчужина» называется, слышали?

– Нет, – замотали головами дети.

– Забронировал вам семейный номер с питанием. Сейчас быстро доберёмся, машина недалеко.

Они ехали по извилистым дорогам и с интересом разглядывали город. Абиль прилип к окну так сильно, что нос расплющился.

– Ой, что это за деревья? – воскликнула Айгуль.

– Пальмы.

– Море! – подпрыгнул на месте Абиль, оторвавшись от стекла.

– Насмотритесь, ещё надоест, – засмеялся Лев Давыдович, наблюдая за дорогой.

«Жемчужина» сразила их наповал. Один Шахин ничему не удивлялся, он тревожно думал о чём-то, вытирая пот со лба.

– Не переживайте, платить вам за гостиницу не надо. Ваш родственник обо всём позаботился, – обратился к нему Лев Давыдович и поднялся с ними вместе на одиннадцатый этаж. Осмотрел просторный номер и остался доволен:

– Отдыхайте, набирайтесь сил. Надо отвлечься от пережитого, постарайтесь успокоиться. Завтра с утра взрослых прошу ко мне в офис, а детьми займётся моя помощница.

Проводив Льва Давыдовича, они спустились вниз, чтобы пообедать.

– Ого, – сказала Айша, увидев огромные тарелки в руках официанта, и взяла в руки столовые приборы.

– Так? – спросили дети, неловко пытаясь отрезать кусочек мяса. Шахин засмеялся и разрядил обстановку:

– Не давите сильно на нож, тарелка расколется пополам.

Все дружно рассмеялись. Первый раз за последний год, наполненный тяжелыми событиями и переездами, они смеялись как в прежние времена, весело и беззаботно. Всего-то дел – научиться правильно кушать, было бы что, а уж с ножами и вилками они справятся.

Вкусно. Всё было вкусно. Суп, который назывался харчо, кусочки мяса на палочках, похожие на шашлык из молодого барашка, и компот из фруктов.

Сытые и довольные, они медленно гуляли по набережной вдоль моря. Абиль крутился волчком возле родителей и ныл, просился окунуться в воду.

– А можно завтра на пляж? – теребил он то мать, то отца.

– Можно, накупаетесь вдоволь, – смеялись родители, – вода ещё тёплая.

Для детей наступили весёлые дни, а взрослые каждое утро уходили в офис и возвращались после обеда, усталые и вымотанные, без сил и настроения.

Они штудировали вопросы эмиграции. Лев Давыдович в первый день сказал им:

– Мне легче помочь вам обустроиться в Сочи, но здесь вы опять окажетесь в тяжёлом положении. Местная власть недовольна, что месхетинские турки переезжают в Краснодарский край, а не остаются в тех местах, где им предписано жить. Даже номерные знаки автомобильные придумали с буквами «ЗКК» – меченые, словно кресты на стене вашего дома. Препятствуют в получении документов, не разрешают получать детям среднее образование, не говоря уже о высшем. Поэтому вам лучше бы настроиться на отъезд, как советует ваш брат. Он не видит другого выхода.

Лев Давыдович разложил на столе газеты:

– Я собрал статьи о ферганской резне и нынешнем положении месхетинских турок в Краснодарском крае. Эти данные советую выучить наизусть и добавить к ним рассказ, что случилось с вашей семьей в Кувасае и в Смоленской области. Вы должны быть готовы ответить на вопросы, кто вы, откуда ваши корни и какое положение сейчас у людей вашей национальности. Будьте внимательны к датам, запомните хронологию событий.

Дома Айша читала вслух газетные статьи. Шахин и дети внимательно слушали её. Они никогда прежде не интересовались историей своего народа, да им это и не надо было. Отец немного рассказывал из того, о чём читала сейчас Айша: их вывезли откуда-то из Грузии в Среднюю Азию и Казахстан. Дед разыскал свою семью уже после войны в Узбекистане, и именно в среднеазиатских республиках турок-ахыска стали называть месхетинцами. Когда в 1974 году им разрешили вернуться жить в прежние края, грузинские власти их попросту не впустили на свою территорию. В большинстве своем турки-месхетинцы оставались в Средней Азии до конца 80-х годов.

Дети съёжились. Шахин постукивал костяшками пальцев по столу, как делал всегда, когда нервничал и хмурился. Далее Айша стала читать про разжигание национальной вражды. Это они уже знали: многие узбеки начали задиристо себя вести с людьми других национальностей:

– Русские – в Рязань, татары – в Казань. Так к 1989 году в Узбекистане начался подъём национализма.

Шахин успокоил жену, когда она как-то вернулась расстроенная с рынка. Ей продали одну пачку соли, хотя она просила десять:

– Только для узбеков, – засмеялся ей в лицо продавец.

И страшный июнь 1989 года тоже им всем запомнился. Абиль и Айгуль рвались на улицу, а их заставляли сидеть дома у соседей. Оказывается, начали происходить вещи пострашнее: узбекские ваххабиты сгоняли турок-месхетинцев в резервации, отнимали у них имущество, издевались над ними и убивали мужчин. Хвала Аллаху, у них только дом сожгли. А вывезли их не одних, 17 тысяч отправились в нечерноземные районы РСФСР. Позже ещё около 70 тысяч турок-месхетинцев, проживавших в других районах Узбекистана, также были вынуждены покинуть республику. Сухими словами автор статьи описывал всё, что случилось с ними в Кувасае. Все пригорюнились. Даже дети сидели смирно и не спрашивали ни о чём. Айша опять заплакала.

– Похоже, у тебя краники открылись в глазах: водичка течёт без остановки, – пошутил Шахин. – Смотри, родинка на щеке почти размылась.

Оба улыбнулись, вспомнив, как он напевал ей в молодости популярную песенку:

Я встретил девушку,
Полумесяцем бровь,
На щёчке родинка
И в глазах любовь.

Песню как будто написали про Айшу: чёрные брови полумесяцем, тёмная родинка на правой щеке и в глазах – любовь. Любовь к мужу, подаренную ей Аллахом.



На следующей встрече Лев Давыдович подвёл их к огромной карте мира, взял в руки указку и стал рассказывать о разных странах: их названия, численность, основной состав населения, климатические условия, процент мигрантов и сумму выплачиваемого пособия по безработице. В конце рассказа он обратил внимание на Германию, официально принимающую беженцев из Ферганской долины, турков-месхетинцев.

– Возможно, вам надо эмигрировать именно в Германию, – сказал он, заканчивая свой рассказ.

Иногда дети приходили вместе с родителями и слушали, о чём говорят взрослые. После обеда гуляли по городу и любовались морем, тёмно-синим до самого неба. Волны уплывали назад, потом приближались к берегу, как их тревожные мысли о неизвестном будущем и страшном прошлом, которое они не могли забыть.

– Мам, пап, вам не нравится в Сочи? Может быть, останемся жить здесь, я ещё дельфинов не видел и в горах не был, вон в тех!

– Сынок, город красивый, но мы должны уехать отсюда. Не задавай лишних вопросов, лучше запоминай, о чём рассказывает Лев Давыдович.

– Ладно, – согласился Абиль, жалея, что так и не увидит дельфинов.

Почти через месяц в офисе раздался звонок:

– Семье Курбановых выдали визу сроком на две недели. Они должны быть 9 июня в аэропорту Домодедово в 14.00, необходимые документы у руководителя группы.

Лев Давыдович задавал вопросы, записывал что-то в блокнот и довольно кивал.

Положив трубку, он поздравил Шахина и Айшу, ещё раз напомнил, чтоб проверили документы.

– Да, не берите много вещей, чтобы не вызвать подозрений у таможенников в Германии.

– У нас нет вещей, только сумка и детские рюкзаки.

– Отлично.

Они разволновались: какой будет дорога, неужели окажутся в безопасности и больше никуда не придётся бежать; но как жить в чужой стране? Они уедут навсегда и никогда не вернутся на родину, никогда…

Лев Давыдович попрощался с ними ещё вечером: передал привет от брата Айши, который хвалил их за правильное решение.

– Спасибо большое за всё, – искренне поблагодарили они.

– Детей берегите, особенно сына, хороший он у вас, в Европе не так всё просто.

Лев Давыдович встал из-за стола, показывая, что проводы закончились.




Глава 6. Германия. Лагерь беженцев


Айша остановилась, наткнувшись на хвост очереди. Длинной и серой. Безучастной и молчаливой, пугающей неизвестной многоликостью фигур, что раньше видели только по телевизору. Очередь двигалась шагами, мелкими и неторопливыми. Люди шагали друг за другом, как привязанные, и останавливались только перед охранниками. Здоровенные мужчины в форме равнодушно обыскивали стоящих перед ними и пропускали их в крутящиеся двери.

Абиль поднял голову и прочитал вывеску на английском языке: «Федеральное управление по делам миграции и беженцев». Об этом месте рассказывал им Лев Давыдович, здесь решится их судьба, как и судьба стоящих рядом людей: чернокожих, женщин в сари и с большими точками на лбу, тёмных мужчин с паклей на голове вместо волос, бледнолицых с русыми волосами и нескольких азиатов. Как будто весь мир послал сюда своих представителей, нет, не послал, изгнал. И стоят они с тревожными лицами, хоть и дошли, спаслись. Вот она, заветная дверь, за которой прекратятся их мучения и наконец-то они смогут спокойно дышать, есть, молиться и спать сладко и безмятежно, не вскакивая в страхе за жизнь посреди ночи в собственной кровати.

– Сим-сим, откройся, – прошептал про себя Абиль, приготовившись войти в пещеру, полную волшебства. Как будто услышав его, охранник повернул железный запор, и мальчик, широко открыв глаза, шагнул вперёд. Вместо пещеры увидел большую серую комнату с рядами стульев, на них сидели те же измученные люди, которые стояли в очереди на улице.

Абиль стал задыхаться от духоты и странных запахов, непривычных и раздражающих. Поднял голову и упёрся взглядом в бегущую строку с датой и временем: 7 ноября 1989 год. 12:00; вспомнил, что «день седьмого ноября – красный день календаря». День с мельканием чужих лиц и непривычных запахов, с отчаянным взглядом отца и слезами матери.



К нему подошёл отец и показал на свободное место рядом с матерью и сестрой. Стрелки часов двигались вперёд, а они сидели на месте, изредка в комнату с надписью WC, где по кафельному полу растекались жёлтые разводы и валялась груда скомканной туалетной бумаги.

Время от времени из двери напротив них выходила женщина с листочком в руках. Останавливалась посреди зала и зычно кричала, приглашая кого-то из очереди. И только на третий или четвёртый раз кто-нибудь поднимался с места и направлялся к ней, суетливо поправляя одежду и приглаживая на ходу волосы.

Так же суетливо стали одёргивать одежду на себе родители, когда услышали свою исковерканную неправильной зачиткой фамилию. Всех вместе завели в комнату, проверили паспорта, сняли отпечатки пальцев, забрали остальные документы со справками, сделали копии и вернули оригиналы. Потом каждого усадили по очереди перед камерой и сфотографировали: вспышка, еще раз вспышка и последняя вспышка. Каждая освещала их нахмуренные лица с плотно сжатыми губами, затравленным взглядом. В конце процедуры отцу вручили бумаги, заполненные мелким почерком. Длинные, похожие на простыни.

Лев Давыдович предупреждал, чтобы проверяли каждую букву в справке, полученной официально. Отец с матерью сверяли, правильно ли записаны их фамилии, дата и место рождения, национальность, это было особенно важно для последующей процедуры.

Отдельно получили лист с адресом, где им было предписано жить до принятия решения по их делу.

Поздно вечером, усталые и измученные, добрались до нужного места.

Невысокий мужчина открыл им дверь, показал на второй этаж и вяло произнёс сонным голосом:

– Welcome, – слово, которое звучало везде и было написано где только можно.



Так они вошли на территорию лагеря для лиц, ищущих убежища в Германии. После проверки документов им выделили три небольшие комнаты по соседству: родителям, Абилю и сестре. В каждой из них стояли обычные деревянные кровати, заправленные без единой морщинки, тумбочки у изголовья и шкафы для одежды. Просто и чисто. Утром в дверь к ним постучала служащая, та, которая оформила их документы. Приветливо улыбаясь, показала жестом, чтоб они последовали за ней. Остановилась и пригласила войти, обвела руками полки с кастрюлями, стол, стулья и повела их дальше. Они прошли по всей территории лагеря, осмотрели и вернулись к ней в кабинет. Перед каждым из них положила листочки и попросила написать год рождения, место и бывший адрес проживания.

– Где вы научились писать? – удивлённо приподняла брови.

– В школе – удивились теперь они на странный вопрос.

Первый день в лагере не принёс им особой радости, потому что ничего не понимали. Вскоре познакомились с другими жильцами, такими же беженцами, как и они. В лагере всем было трудно. На потерянных лицах застыло недоумение: почему им не доверяют, следят за ними, подглядывают и подслушивают. Даже одежда беженцев вызывала подозрение у социальных работников: вместо рваных лохмотьев – кожаные куртки и джинсы, добротная одежда и нижнее бельё.

Неожиданным местом испытания стала кухня, где готовили еду по очереди. Мусульмане пытались оттереть кастрюлю или сковородку до блеска, чтобы не осталось следов свинины после европейцев. Те, в свою очередь, тоже тёрли сковородки до дыр после «чёрных».

Индусы готовили еду толпой: смуглые женщины, закутанные в разноцветные сари и платки, шумно переговаривались у плиты. На гарнир всегда варили рис, к рису жарили курицу. Потом все садились за стол, брали руками рис, рвали крепкими зубами куриное мясо, запивали чаем острую приправу и расходились по комнатам. После них кухня плавала в запахах незнакомых трав, от которых долго болела голова и пропадал аппетит.

Айша готовила чаще всего супы, как дома в Кувасае. Ели и удивлялись, почему еда безвкусная? Варила по обычному рецепту: баранину, обжаренную в луке, томила на медленном огне, за двадцать минут до готовности добавляла картошку и в конце рассыпала сверху сочную зелень. Рецепт тот же, но получался обычный картофельный суп.

Следом шумной гурьбой влетали молдаване, занимали кухню и тоже бурчали:

– Как можно такое есть? Ни вкуса, ни цвета. Хорошо, хоть вино не хуже, чем у нас.

Незаметно выпивали вино из чайных чашек и прятали бутылки в тряпичную сумку с вещами.

Люди разных национальностей притирались друг к другу на маленькой кухне с казёнными сковородками и кастрюлями, ложками и чашками. Привыкали и терпели, потому что всё можно было перетерпеть, кроме неизвестности, которая держала их на крючке.

До получения положительного ответа из Управления беженцам не давали документов для работы, от которой многие прежде убегали. Сильные мужчины ждали разрешение годами, теряли хватку и смекалку, которая так пригодилась бы им в новой жизни. Они выгорали, становились вялыми и бледными, ленивыми и больными. Им казалось, без движения организм умирал, ум не хотел шевелиться, и мечта больше не будоражила душу в одинаково тусклых и унылых днях. Жили себе и жили, надевали на себя одежду, которую привозили беженцам в помощь из социальных центров, ели то, что выдавали на кухне. Раз в год – в мусульманский новый год – их заваливали свежей бараниной. Турки проводили худайё – жест милосердия по отношению к бедным беженцам.



Пожилого индуса, всегда мрачного и неподвижного, на котором вечно болтался оранжевый замызганный тюрбан, увезли в больницу. Женщины на кухне закатили глаза, показав на голову, когда Айша пыталась спросить у них, как чувствует себя заболевший.

– С ума сошёл, – сообщил родителям Абиль, узнав новость от детей.

– Абиль, помоги заполнить твою анкету, – подошла к нему старшая по лагерю. – Ты ведь разговариваешь на английском?

– Да, – кивнул он и посмотрел по сторонам, родителей не было видно, наверное, ушли на урок немецкого языка.

Вспомнил, как она разговаривала с ними сразу после их приезда: провела в учебный кабинет и попросила написать свои имена и фамилии. Абиль бегло написал на английском и русском языках, родители – на русском.

– Вы умеете писать? Какое у вас образование?

– Высшее.

– А где вы учились? Напишите названия учебных заведений.

Сейчас она подвинула к нему вазу с конфетами:

– Угощайся. Как вы приехали в Германию? Из какой страны? Почему вы оттуда уехали? Ты ведь скучаешь по тем местам, где вырос? Дорога трудная и в грузовике трясло, да?

Она смотрела на него участливо, но ласковые нотки в голосе отдавали металлическим скрежетом, тихим и явным, как будто предупреждали: не верь, отвечай так, как учил отец, – правду. И серые глаза её сквозили таким же металлическим блеском, как будто синтетические зрачки были полны осколков льда.

– Мы жили в Ферганской долине, наш дом сожгли, прятались у соседей, потом переехали в Москву; прилетели на самолёте в Дюссельдорф. Спросите у моих родителей, они вам всё расскажут.

– Абиль, наш разговор – тайна, ты умеешь хранить секреты? Не надо рассказывать родителям, расстраивать их ещё раз. Ты молодец. Где выучил английский язык?

– В школе.

– Надеюсь, что ты так же отлично будешь разговаривать и на немецком.

Вечером он пересказал беседу родителям.

– Поздравляю, сын, ты первый прошёл интервью, хоть дежурная и нарушила закон! Допрашивать детей до совершеннолетия нельзя, но судиться не можем, бесправные мы везде, – вздохнул отец. Сестру не потревожили расспросами, видно, побоялись огласки.



У родителей же интервью было через полгода после случая с Абилем. Их допрашивали по отдельности в Дюссельдорфе, в Федеральном управлении по делам беженцев.

Шахин вошёл в кабинет вместе с социальным адвокатом, назначенным по закону его защитником.

В кабинете сидели три человека: мужчина задавал вопросы, секретарь всё записывала в протоколе; в тени сидела ещё одна женщина, она молчала и внимательно наблюдала за допрашиваемым. Вопросы задавались монотонным голосом вразброс.

– Когда прилетели в Дюссельдорф? Где ночевали в день приезда? Где находились до этого? Почему вы уехали из Узбекистана?

Следователь, а это был именно следователь, искал ложь, путал и ломал хронологию событий, выискивал такие детали, которые нельзя было придумать, сочинить на ходу:

– Назовите дни рождения жены и сына, когда состоялась ваша свадьба, соблюдали ли вы во время проведения свадьбы национальные обычаи, ваша должность, полное название должности и места последней работы.

Допрашиваемого гоняли по кругу, умело и расчётливо.

Шахин вспотел, отвечая на вопросы. Попросил стакан воды, отпил и сел прямо. Он вспомнил, как учил Абиля, когда они ловили крупную форель в горной реке Кувасая:

– Мы должны измотать рыбину, чтоб она не сорвалась с крючка: веди её вниз по течению, когда устанет, подсекай и тащи из воды.

Обессиленную рыбу вытаскивали и бросали на берег. Она открывала рот и жадно ловила воздух тёмными жабрами. Солнце играло на разноцветной чешуе, Абиль радовался и пытался потрогать её.

Сейчас на допросе следователь подцепил Шахина на крючок и вёл по течению, как рыбу, изматывая вопросами.

Следующий вопрос перенёс его в Кувасай. Он увидел, как горит крыша дома, построенного его руками; густой дым валил из разбитых окон, в воздухе мелькали сотни обломков железных прутьев арматуры и кетменей, услышал крики озверелой толпы: «Ур! Ур! Ур! Шайтанлар! Убейте неверных!»

– Сколько человек участвовали в погроме, как они были одеты, что у них было в руках?

– Толпа с кетменями, много людей – и все незнакомые.

И вдруг, вспоминая момент, когда рухнула крыша дома, Шахин зарыдал. Неожиданно и громко. Рыдания сотрясали крупное тело, вырывались откуда-то изнутри, хрипло и протяжно.

В кабинете наступила тишина. Никто не осмелился остановить взрослого мужчину, плачущего навзрыд.

Наверное, следователь хотел добить его последним вопросом. Но случилось странное: Шахин вместе с рыданиями скинул боль, ему стало легко, когда он рассказал всё этим людям. Ни до, ни после он не мог признаться в своём страхе никому, особенно жене и детям, чтоб не испугать их и не раздавить грузом опасности. Взрослый седой мужчина плакал, как ребёнок, и ему не было стыдно.

В полной тишине адвокат указал на неправильную запись дат в протоколе – обычную уловку, к которой прибегали следователи, чтоб дать отрицательный ответ просителю убежища, расписались и вышли из кабинета.

Айшу допросили быстро. Через полтора часа она уже показалась в дверях. Шла с безжизненным выражением лица, с опущенными вниз плечами, похоже, тоже побывала мысленно там, откуда бежала изо всех сил, спасаясь от смерти.

– Не пожалели её, проверили все до единой даты и факты, – понял Шахин.

Поездом им надо было ехать почти час до лагеря, он достал ручку и записную книжку. Тщательно, слово в слово, записал вопросы, которые ему задавали, рядом – свои ответы. Потом повернулся к жене:

– Вспоминай, какие задавали тебе вопросы и как ты ответила на них, надо записать, пригодится для второго интервью.

Вечером они добрались до лагеря. Каждый из них думал о своём: Шахин понял, что здесь их не будут убивать и поджигать, здесь будут медленно поджаривать на костре недоверия и неприязни. И они будут это терпеть, потому что дальше бежать уже некуда. Айша молилась, чтобы Аллах не отнял последнюю надежду на спасение, чтобы муж нашёл выход и защитил её с детьми. Да и чего уже бояться, закон здесь справедливый, надо немного потерпеть. Ласково дотронулась до руки мужа:

– Всё хорошо. Не переживай.



Прошло некоторое время, и жильцы начали улыбаться друг другу. Вместо слов пользовались жестами: разводили руками – что поделаешь, поднимали брови – так получилось, большой палец вверх – молодец. Дав жильцам привыкнуть к новой обстановке, лагерь потащил их на другой этап. Начались занятия. Четыре часа в день учили немецкий язык. Айша удивлялась методике, совершенно другой, чем в кувасайской школе, где она работала учителем в начальных классах. Здесь учили сразу целые фразы на разные темы; если собрать ответы на вопросы, получался короткий рассказ о себе.

– Меня зовут Айша. Я приехала из Узбекистана, – слепила первую фразу и удивилась от неожиданности. Дальше – больше: адрес, состав семьи, профессия. Возможно, данные потом сверялись, уж слишком вопросы-ответы были откровенные:

– Откуда ты приехал, из какой страны? Как доехал до Германии? Подчеркни нужный рисунок.

Рядом были нарисованы самолёт, поезд, автобус и машина, грузовая и легковая. Этот пункт оказался особенно важным для получения положительного ответа, потому что беженцы должны были оставаться в той стране, чью границу пересекали. А пересекали, как потом они узнали, разными путями. Редко кто мог выложить на стол авиабилеты, как семья Шахина.

В конце августа Абиль с сестрой и родителями поехали в школу, которую выбрали дети для учёбы. В огромном вестибюле за столами сидели учителя – члены приёмной комиссии. Их документы принимал пожилой мужчина в сером костюме и белой рубашке, расстёгнутой на две пуговички. Перечитав несколько раз данные, он привстал и срывающимся голосом заговорил с ними на узбекском языке:

– Из какой области Узбекистана приехали?

– Из Ферганской долины, – взволнованно ответил Шахин. Узбекские слова оглушили его: на минуту чужая страна показалась родной и близкой.

– Я тоже родом из тех мест.



Глотая слова от волнения, новый знакомый рассказал, как он оказался в Германии. Давно это случилось, после гражданской войны в Туркестане. Его родители бежали, потому что их причислили к басмачам, которых беспощадно уничтожали. Сначала удалось перебраться в Турцию, потом – переехать в Германию.

– Меня вывезли ребёнком. Ничего не помню. В памяти остались только рассказы родителей. Они тосковали и говорили, что краше места больше нигде не встречали. Отец вспоминал, как весной в саду цвели фруктовые деревья, а горный воздух был целебным. Представляете, иногда они ездили в Берлин на тайные встречи с узбекскими делегациями из Советского Союза. Как они узнавали о приезде земляков? Не знаю. Причём узбеки приезжали в восточную часть Берлина. Родители пробирались к ним из западной части. Им очень хотелось встретиться со своими земляками, чтоб пообщаться с ними на узбекском языке. И опасность их не останавливала.

– А как сейчас ваши родители, привыкли к Германии?

– Они давно уже скончались. Отец просил меня перед смертью посетить родные места. Сколько раз пытался выполнить его просьбу, но не мог получить визу для въезда в Узбекистан. Если вы будете там, поклонитесь Ферганской долине, по которой мои родители тосковали до самой смерти.

Разговор шёл на узбекском языке, которым собеседник владел в совершенстве. Грустное выражение лица неожиданного земляка Абдували долго стояло у Айши перед глазами.

– Не очень сладко ему здесь, – вздохнула Айша.

– Зато живой, – возразил ей муж.




Глава 7. Курбановы получили позитив


И они остались живыми, как узбек, которого встретили в школе. Живыми, но какими? Спали, ели, двигались как роботы, опять ели и спали. Ни одно движение не освещалось улыбкой или радостью. Угрюмое выражение застывало на лице, когда они засыпали, и не исчезало утром, когда просыпались.

Айша вышла на балкон, присела рядом с мужем:

– Как чувствуешь себя?

– Сегодня получше.

Он стеснялся внезапно возникшей болезни: почти каждый час бегал в туалет. Боялся, что сквозь тонкие стены жильцы услышат звуки, которые исторгал его кишечник. Спазмы были такие, что боялся шевелиться и сидел неподвижно на унитазе, обхватив живот руками.

Однажды Шахин заметил в жидкой струе кала кровяные разводы. Потом он испугался по-настоящему: в унитазе всё было окрашено в красный цвет. Поддерживая штаны руками, пошёл в комнату и рассказал жене.

– Жди меня в туалете, – быстро проговорила Айша и побежала по коридору.

– Помогите! Муж умирает, – закричала она, ворвавшись к дежурной.

– Сейчас дам лекарство, и протянула руку к аптечке, чтоб достать таблетку. В лагере от всех болезней было одно лекарство – дафалган[4 - Дафалган – обезболивающее и жаропонижающее лекарственное средство на основе парацетамола.]. Айша помотала головой, потом потянула дежурную за рукав и заплакала, как ребёнок. Вцепилась в рукав и не отпускала до тех пор, пока не дошли до туалета. Шахин сидел на полу, скорчившись от боли.

Доктор приехал очень быстро, осмотрел его и велел срочно ехать в госпиталь. Та же дежурная повезла их в госпиталь. В отделении скорой помощи больного уже ждали. Айша, прижав руки к груди, смотрела вслед каталке, на которой санитары увозили мужа. Через час их пригласили к врачу, где находился и Абдували.

– Диарея на нервной почве, спазмы сжимают кишечник, – объяснил врач, показывая снимок.

– А кровь? – нервно спросила Айша.

– Кровь – из открытой язвы желудка.

Больному прописали лекарства и отдых. Айша стала строго следить за режимом питания мужа и приёмом таблеток, пыталась успокаивать его, чтоб «обеспечить покой». Не разговаривала о прошлом и нарочито громко восхищалась всем, что видела: парком с лебедями, ровными дорогами, чистыми улицами с подстриженными кустарниками. Говорила и вспоминала про себя дом в Кувасае, веранду, залитую ярким солнцем, и родниковую воду, холодную и вкусную.

По вечерам Айша звала мужа и детей в парк. Они медленно гуляли вдоль озера и смотрели на лебедей, безмятежно плавающих в озере. Муж с сыном шли впереди, а мать с дочерью сзади, беседовали о разных мелочах и не торопились в лагерь.

Возвращались к ужину, и она начинала буквально кормить мужа с ложечки, не обращая внимания на его бурчание:

– Пресное, остывшее, невкусное.

– Солёное вредно для язвенников, как и горячее. Залечим язву и вернёмся к прежней пище, – успокаивала его, держа ложку в длинных подрагивающих пальцах. Он через силу глотал и вяло улыбался:

– Солёное, вкусное, горячее.

Дети после ужина расходились по своим комнатам, а родители смотрели телевизор и пытались успеть прочитать титры на немецком языке. В десять вечера в дверь заглядывала дежурная и показывала на часы: пора идти спать.

Дни, похожие друг на друга, тянулись медленно и безрадостно, как будто застыли в отчаянии. И вдруг неожиданно их вызвали к начальнице лагеря. С встревоженными лицами они быстро вошли в кабинет.

– Позитив! – она почти выкрикнула это слово торжественным голосом.

Шахин и Айша вздрогнули и съёжились от страха.

– Семья Курбановых, то есть вы, получила положительный ответ на своё первое интервью, вам разрешено пребывание в Германии, также можете начать работу или обучение, – перечисляла она так, как будто всё сама выиграла в лотерею. Встала из-за стола, пожала каждому руку и вручила им официальное письмо из Управления по делам беженцев.

«Позитив» оказался магическим словом.

– О Аллах, – заплакала Айша в комнате, – неужели мы вырвемся отсюда?

– Уже вырвались, – рассмеялась дочь. – Завтра пойдём квартиру искать.

Шахин стиснул зубы, чтоб унять дрожь. Молчал, сидел неестественно прямо и смотрел перед собой. Думал о том, что в одном слове «позитив» сомкнулись начало и конец. Конец страданиям и начало новой жизни, которая будет счастливой. Какой именно, никто из них не знал. Не могли представить ничего, кроме того, что теперь у них будет своя квартира с туалетом и кухней, без чужих голосов и запахов.

Обычно сдержанный Абиль развеселился:

– Придумал. Мы гуляем по городу и смотрим не под ноги, а вверх. Иногда хозяева сами сдают квартиры и вывешивают объявления прямо на окнах. Знаю одну такую квартиру, я даже телефон записал на всякий случай. В центре города видел.

Он смеялся и пугал всех, что они останутся жить в лагере, если сейчас же не поедут искать жильё.

Наверное, у каждого человека бывают дни, когда вдруг исполняются самые необыкновенные желания. И таким днём для них стал сегодняшний. Объявление висело на окне четвёртого этажа, написанное от руки печатными буквами, с номером телефона. Задрав головы, они смотрели вверх, как заколдованные. Замерли на месте: повезёт им до конца сегодня или нет. Даже смешливая Айгуль не шутила, как обычно, сжала кулачки и повторяла номер телефона.

– Мам, позвони ты. У папы не получится сказать длинную фразу, – разрядил обстановку Абиль. – Нас интересует цена и предоплата. Он стал набирать номер телефона, поглядывая вверх, чтобы не запутаться. Длинные гудки – и потом женский голос. Айша взяла трубку у сына и, стараясь не показывать волнения, начала неторопливо говорить.

Хозяйка назначила им встречу через три дня. Три ночи Шахин не спал, волновался и думал, что делать, если хозяйка квартиры передумает.

– Спи, всё будет хорошо, – Айша нежно погладила его по голове, как маленького ребёнка. – И потом, это ведь не единственная квартира в городе.

Еле дождавшись положенного времени, они поехали на встречу. Хозяйка обошла с ними чисто убранные комнаты, открывала и захлопывала дверцы шкафов, показала кастрюли и сковородки. Квартира была полностью готовой к переезду, по стоимости она оказалась недорогой, потому что находилась в центре города, шумном и оживлённом. В тихом пригороде цена была бы намного выше. Три спальни, зал, небольшая кухня, туалет и ванная показались им непомерной роскошью. Айгуль объявила:

– Моя комната. Не уйду отсюда. Ни за что!

Переглянувшись между собой, Айша с Шахином решили:

– Берём.

Въехали в понравившуюся квартиру через две недели. Договор подписали на один год. На табличке почтового ящика вывели свою фамилию «Курбановы».

Вечером заехал к ним сам хозяин, молодой парень лет двадцати. Один глаз у него убегал в сторону, казалось, что он смотрит вбок. Прочитав письмо, которое Абиль взял из почтового ящика, небрежно сказал:

– Выбрось. Она уже умерла, бывшая хозяйка. Я купил квартиру на аукционе, наследников не было. Всё осталось после неё.

– И постель? – ужаснулась Айша.

– Так вы на ней спите.

После его ухода Шахин успокаивал жену:

– Бояться надо живых, а она уже тебе ничего плохого не сделает. Да и возни не будет с покупкой мебели и посуды.

– И то правда, времени нет, – согласилась Айша. – Ты, как всегда, прав.

Шахин устроился на работу в большом магазине грузчиком и смеялся сам над собой:

– Всё возвращается на круги своя. Но, – он воздел кверху указательный палец, – я ничего на себе не таскаю. Это делает мини-погрузчик. Я езжу на нём между рядов с товарами внутри магазина.

Айша записалась на обучение в социальный ресторан.

Счастье. Это было настоящее счастье – жить в своей квартире без посторонних глаз и контроля, разговаривать о чём угодно и выходить из дома без разрешения. Им казалось, что долгое время они жили под тяжёлым прессом и сейчас его сдвинули, наконец вздохнули полной грудью.

Социальный ресторан находился недалеко от их квартиры. Айша ходила на занятия пешком. Муж смотрел на неё с сочувствием. Она не жаловалась на усталость, но вечером без сил полулежала на диване, опустив ноги в тазик с тёплой водой. Потом успокаивала сама себя: надо вытерпеть год, чтоб получить разрешение на открытие собственного ресторана.

– Представляете, будем готовить в нашем ресторане манты, плов, шашлык, лепёшки в тандыре. Мы станем первыми, кто откроет узбекский ресторан.

– А кто есть будет всё это? Кажется, немцы не любят жирную еду, – сомневалась Айгуль.

– Научим. Главное – разрешение получить.

Тяжело, ох и тяжело приходилось Айше на учёбе. За каждым словом лезла в словарь, потому что немецкий язык давался с трудом. Замотав длинные волосы на затылке, чтобы не лезли в глаза, она сидела до полуночи над «рабочим материалом» – названиями продуктов. В тетрадь столбиком выписывала названия сыров и колбас. Иногда засыпала с ручкой в руке. А толку-то от такой учёбы: пока писала – понимала, вставала с места – забывала. Вот и сегодня на уроке быстро записала слово «сыр» и стала внимательно слушать преподавателя. После лекции, когда началась практическая часть, опять ничего не помнила.

Иногда случались дни, которые состояли из одной практики. Ученики выбирали по желанию лист с рецептами: овощные супы, тушёное мясо или рыба, десерт на третье; в холодильном отсеке получали подготовленные заранее продукты и шли на кухню, в которой стояли огромные котлы и сковородки с автоматическими мойками. Разговаривать было некогда. Все усердно чистили, мыли, нарезали продукты. Айша боялась огромных по размеру котлов и сковородок, которые невозможно было сдвинуть с места. Преподаватели успевали следить за всеми и оказывались рядом, когда ученики путались в действиях. Кухня фырчала, шипела, пыхтела и требовала к себе ежеминутного внимания: вовремя помешать лук, мясо, налить воды, снять пену. Будущие повара старались не допускать ошибок, не получать минусов, которые увеличивали сроки обучения.

Всё. Еда приготовлена. Группа дружно сервировала стол и запоминала правила обслуживания клиентов, раскладывая бесчисленное количество ножей и вилок, расставляя высокие и низкие бокалы. Потом начиналась игра: часть поваров в качестве гостей церемонно садилась за стол и принималась за еду, которую недавно приготовили сами, стараясь не путаться в столовых приборах; другая часть группы выполняла роль официантов и обслуживала «клиентов», подносила заказанные блюда с левой стороны и с неё же убирала грязные тарелки, которые надо было помещать на вытянутой левой руке. Не менее важной была уборка кухни в конце рабочего дня. Каждый должен был помнить ещё одно правило: убирай за собой сам рабочее место. Под занавес преподаватели оглашали баллы, полученные за день, и объясняли ошибки, допущенные учениками.

Два дня в неделю в ресторан приходили пенсионеры, чистенькие и ухоженные, в красивой одежде. Набирали много всего из меню, ели долго и пили так же долго. Айша удивлялась, что в них вмещается столько еды. Потом разгоряченные вином, поправляли седые букли, трещали без умолку и хохотали на весь ресторан. Веселились: поели вкусно и заплатили половинку от полной цены. Ресторан поэтому и назывался социальным, не облагался налогом. Выгодным был для обеих сторон: и хозяевам, и клиентам.

Кроме того, обязательными были вечерние приёмы, которые устраивали для себя работники различных городских организаций во главе с бургомистром. Готовились два дня. Работали в обычном порядке: заглядывали в лист с рецептами и делали так, как было написано. Потом начиналось пиршество для студентов. Они рассаживалась за столом, а преподаватели обслуживали учеников сами, подчёркивая важность предстоящего мероприятия. Ученики наедались так, что больше даже смотреть не хотелось в сторону тарелок с изысканными блюдами. На второй день готовили то же, что и вчера, только для важных гостей. На этих приёмах всё проходило по-другому: гости ели мало, хоть меню было гораздо изысканнее, чем для пенсионеров. Деликатесов оставалось после приёма много, и студентам разрешали забирать еду домой. Айша однажды тоже принесла домой пакеты с едой. Разложила по тарелкам и с гордостью похвалилась:

– Разрешили взять с собой.

– Никогда не приноси домой объедки, – закричал на жену Шахин и со злостью стукнул кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули.

Абиль молча вышел из кухни. Айша вздохнула: сыну не помешал бы лишний кусочек, вытянулся, стал худой и прозрачный. Большие карие глаза, высокие скулы и ярко очерченный рот повторили материнские черты лица. Только глаза были отцовскими, и взгляд, умный и цепкий, подмечал всё вокруг. Дочь переняла отцовскую внешность: полные губы, мясистый нос, широкий лоб и улыбку, открытую и обезоруживающую. Полная, невысокого роста, она надевала длинные юбки, чтобы скрыть кривоватые короткие ноги. К внешности был приложен твёрдый характер, никогда не давала себя в обиду. Удивившись отцовской выходке, дочь пожала плечами, села за стол и стала с аппетитом ужинать.

– Какие разные дети по характеру и внешности, – удивилась Айша в очередной раз, наблюдая за ними.

Шли дни. Социальный ресторан готовился к новогодним праздникам. Студентов пригласили на фуршет 2 января. Айша оделась нарядно, это был первый праздник, который отмечали всей группой. Им разрешили прийти с супругами. Ей удалось уговорить мужа пойти вместе. Студентов пригласили к столу, а преподаватели начали обслуживать их, как самых дорогих гостей. Директор ресторана в нарядном платье ходила по залу с подносом, уставленным фужерами с вином. Обычно строгое лицо выражало радость, она улыбалась и поздравляла каждого:

– Айша, самого лучшего Нового года.

Айша поперхнулась от неожиданности, услышав, что директор обратилась к ней по имени, ласково и непринуждённо. Муж пробормотал ворчливым тоном:

– Что-то всё здесь наоборот.

И улыбнулся, представив, как он обслуживал бы своих подчиненных, когда был директором компании. А здесь так было принято: руководитель организации выказывал уважение к человеку, работающему с ним в одном коллективе.

К концу обучения Айша повеселела: понимала то, о чём говорили на уроках, не оглядывалась за подсказкой на других, повторяя бессмысленно их действия. У неё появилась подруга, турчанка, жила здесь давно. Она охотно рассказывала о себе и своей семье. Оказывается, много лет назад её отец уехал на заработки в Германию, был шахтёром, получил немецкое гражданство, взял в жёны девушку из Турции и пустил корни в новой стране. Он оказался предприимчивым человеком. Заработанные деньги не отвозил домой, как остальные земляки. Откладывал каждую монетку и вскоре приобрёл маленькую квартирку, начал сдавать её в аренду знакомым. Вскоре прикупил ещё несколько квартир, их тоже сдавал в аренду. В Турцию он вернулся, чтобы осуществить мечту детства. Он вырос в районе бедняков. Недалеко от их трущоб находился частный пляж: аккуратный, с золотым песочком, на шезлонгах отдыхали хозяева. Однажды охранник выволок мальчика с пляжа и побил, чтобы больше не лазил по чужой территории. Мальчик заплакал за оградой и крикнул обидчику:

– Когда у меня будет свой пляж, я тебя тоже не пущу туда.

– Я и не пойду туда, потому что у голодранца не будет своего пляжа.

Мальчик вырос, уехал в Германию на заработки и вернулся домой. Купил рядом с тем пляжем, откуда его выгнали, участок земли, построил небольшой отель. «Голодранец» хотел пригласить в гости своего обидчика не для мести, а из благодарности за пинок, который выкинул мальчика в другую жизнь. Своим детям он построил большой многоэтажный дом, раздал каждому по квартире, и сам жил с рядом во время приездов на родину.

– Когда отец женился, они с мамой поселились в этом районе. Мы все живём рядом и в Германии, и в Турции, куда ездим отдыхать летом или осенью. Мама много лет плакала после замужества, хотела назад в Турцию. И однажды, когда она получила документы, отец отвёз её туда на месяц. Веришь, она через две недели попросилась назад, – смеялась подруга.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/nina-kim/cvety-emigracii/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Алайский рынок – название центрального рынка в городе Ташкенте.




2


Дастархан – круглый или квадратный низкий сервировочный столик для трапезы в Средней Азии, за которым сидят на специальных подушках, а также сам ритуал совместного приёма пищи.




3


Ака – вежливое обращение к старшему человеку или другому уважаемому лицу на Среднем Востоке.




4


Дафалган – обезболивающее и жаропонижающее лекарственное средство на основе парацетамола.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения